Осень и Ветер
Шрифт:
— Был уверен, что ты струсишь, — разглядывая меня с видом распознавшего подделку антиквара, говорит он.
Расстегивает пиджак и прячет ладони в карманы брюк. Высокий, худощавый, весь словно с обложки глянца. Чужой. Чей-то другой Ветер, чье-то другое Торнадо. А для меня — Смерч.
— Разве от Садирова можно сбежать? — отвечаю я. Нарочно называю так. Это — его правила, и я буду по ним играть.
«Он сказал, что заберет вас», — тревожным звоночком дребезжит в голове брошенная Яном фраза.
— Можно, —
Самое смешное, что он прав. Я могла не приходить, могла прийти без Хаби, могла просто еще раз сменить номер. Но я не позволяю сомнениям управлять собой. Он хотел увидеть дочь, а я хотела, чтобы он узнал о ней. Это наша личная точка отсчета, и я не хочу знать, что будет дальше. Это русская рулетка с судьбой: покрутить барабан, приставить дуло к виску, положить палец на курок и …
Наиль отодвигает меня в сторону и несколько минут смотрит на Хабиби. Я изо всех сил прикусываю щеку изнутри, но вкус крови не отрезвляет. Они так похожи: совершенно идентичны. Он присаживается перед ней на корточки, осторожно, словно она хрустальная статуэтка, гладить костяшкой указательного пальца мягкую щечку, моргает. Хабиби громко икает — и Наиль взрывается от смеха.
Откидывает голову назад, хохочет до одури. Хаби откликается и начинает невпопад подхихикивать следом.
— Хабиби, — произносит он ее имя очень осторожно, мягко. Обнимает ладонями маленькое тельце и тычется носом в животик. Говорит что-то шепотом на своем языке, пока Хаби деловито таскает его за волосы. — Хабиби… Я бы лучше не назвал.
А я прижимаю кулак к губам и до боли вгрызаюсь в кожу зубами, и мысленно прошу бога дать мне силы выдержать то, что будет дальше.
Он не простит. Никогда не простит.
Я не Герда. Я — Снежная королева, и тот осколок в сердце Кая — он мой.
Глава тридцать вторая: Ветер
Хабиби.
Теплая маленькая жизнь: пахнет детской присыпкой, морковным соком и почему-то одуванчиками. Теплая, крохотная и такая беспомощная, что мне хочется обнять ее и послать на хрен весь мир с его проблемами и тяготами. Хочется выстроить для нее замок на вершине неприступной горы. Спрятать за облаками, где не будет ничего, кроме луны и солнца, теплого тумана и радуги. Где она будет перед Аллахом на ладони.
Я знал, что будет тяжело, но реальность прошлась по мне беспощадным асфальтоукладочным катком. Мне невыносимо думать, что я не был рядом, когда она появилась на свет. Что я занимался какой-то херней, пока моя малышка училась улыбаться, сидеть и путешествовать на четвереньках. Что другой человек был рядом: учил ходить, говорить первые слова, есть из ложки. Я чувствую себя обворованным идиотом. Злюсь и сам же сгораю в этой злости.
Беру ее на руки, прижимаю к себе и прислушиваюсь к частым ударам маленького сердца.
— Ты — моя, — говорю ей на даргинском, и ловлю на себе удивленный взгляд карих глаз. — Слышишь? Моя и я тебя никому не отдам.
Мужики не
— Мама, — смешно говорит она и тянет руки к Еве.
— Иди ко мне, сквознячок.
Я бы не раздумывая отдал взамен дочери свое сердце, лишь бы больше никогда не выпускать Хабиби из рук, но сейчас должен уступить. Поэтому, как только Ева забирает дочку, я быстро сую руки в карманы брюк. Пальцы дрожат, в душе полный раздрай.
Ева отступает, увеличивая расстояние между нами, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить ее за локоть и вернуть на прежнее место.
«Нет, Осень, никуда ты больше не денешься с моим ребенком».
Я блефовал, когда говорил о выборе, и по глазам понял, что Ева приняла все за чистую монету. Что и говорить: я научился носить чертовы маски. Нет у нее никакого выбора и никогда не было. Я бы из-под земли достал, вздумай она сбежать.
— И так… — начинаю я, но Ева тут же вздрагивает и снова отходит. — Стой, где стоишь, Ева, не испытывай мое терпение.
Она замирает, словно мы играем в дурацкую детскую игру, и я пользуюсь паузой, чтобы подойти ближе. Меня неумолимо тянет к ней — бессмысленно это отрицать. Тянет потребность причинить боль. Потребность ее уничтожить, стереть с лица эту идиотскую попытку храбриться и увидеть, что под ней.
«Что мы сделали друг с другом, Осень? Во что превратились?»
— Она не будет носить чужую фамилию, Ева, — говорю спокойно и взвешенно. — А ты — как пожелаешь.
— Я тебя не понимаю, — говорит Ева дрожащим голосом.
Ладно, согласен — я завернул слишком круто. Хочется от души выматерится, но даже в уме держу язык на поводке, потому что рядом Хабиби. Я привык быть бескомпромиссным, потому что мир, в котором я теперь существую, жесток к нытикам и слабакам. Вот и пру напролом там, где нужно притормозить.
Противен сам себе, потому что какими бы ни были мои чувства к этой женщине, я не хочу видеть в ее глазах страх. Тем более, когда она держит на руках моего ребенка.
— Давай прогуляемся, — говорю сдержано, хоть внутри все клокочет. — Я с водителем.
— Хочешь куда-то нас увезти? — Ее пальцы с короткими ноготками впиваются в Хабиби так сильно, что я понимаю — забрать ребенка я смогу только из ее мертвых рук.
«Ты не знаешь, через что я прошел! — орал мне в лицо тот придурок. — Ты не знаешь, что такое хотеть быть рядом со своим ребенком и не иметь ни единой возможности что-то изменить!»
Тогда я в самом деле не знал. А вчера, узнав, чуть не развалился на куски. Ночь не спал, скурил пачку сигарет. Даром, что не напился. О чем я только не думал: от желания вломиться к Яну и просто забрать дочь, до долбанного шантажа. Даже хотел предложить Еве денег. А потом увидел себя со стороны и понял, что деградирую, превращаюсь в ее бывшего, и что однажды могу вот так же ударить уже по моему ребенку.