Осень матриарха
Шрифт:
– Отвечать? - повторила Та-Циан со своей особенной интонацией.
– Тогда ответь и мне. Что ты ему такого сделал, если коротко?
– Моё второе "я" его убило, - ответил Рене словно в забытьи.
"Знаешь? - растроганно сообщил однажды Ной, вместе с посестрой наблюдая за неловкими передвижениями сына по паласу.
– Ничего нет на свете дороже вот этого мальца. Век бы на руках за собой носил, как вон сейчас. Оберегал от любых бурь".
Хочешь войны - всецело стремись к миру.
XII. "ЭТО МОЙ МИР". Начало
– Что-то засиделась я в четырёх стенах, - сообщила Та-Циан благодарной аудитории. - Ребята, а не смотаться ли нам на очередную куклотусовку? Аутфиты
– Вам всё бы насчёт костюмчиков соображать, - проговорил Рене, улыбаясь. - А нас придётся хорошенько приморить голодом, чтобы влезли.
– Так за чем дело стало? Ещё три недели впереди!
– Он, собственно, имеет в виду, что нам нужна нежирная и особо калорийная пища, - уточнил Дезире.
– Вы давно не сочиняли для нас ничего нового. Всё в инете да в инете заседаете.
– Ну что же. Тогда слушайте. На чём я остановилась?
Да. Хочешь войны - стремись к миру. О мире же повествовать скучно. Летопись на сей счёт отделывается двумя словами: "Тишина бысть". Всем охота тишины и покоя, и все поголовно, попадая в райское пространство, начинают скучать до смерти. Думаю, там у всех сплошняком неизжитые комплексы.
Я торопилась выучиться на шпиона и оттого по преимуществу сидела на месте, зубря первоисточники даже летом. Поскольку стратегию и тактику ведения боевых действий нам тоже давали, я могла убедиться в том, как неграмотно и непрофессионально мы побеждали. Вопросы провиантского снабжения решали также халтурно: первобытным обменом и собирательством, а также оказанием населению побочных услуг. Хотя мы ведь занимались махровой партизанщиной! Невольно приходило в голову, что у победоносной армии на марше должны возникнуть неразрешимые проблемы: вытопчет под корень всё живое. Хотя в масштабных боях, наверное, мог бы выручить ритуальный каннибализм.
Языки и обычаи, тем не менее, преобладали. Половину нашего выпуска нацеливали на таинственный и, безусловно, весьма продвинутый Эроский Каганат: язык, история от древнейших времён до середины двадцатого века, обрывки наиновейших хроник - по существу, сплошные сплетни. Эро было нашей Средней Азией плюс Малайзия: кочевой быт пустынь, пираты прибрежных вод, мудрые суфийские патриархи, женское бесправие, мужское угнетение, небоскрёбы типа знаменитых башен Петронас. Электроника, настолько продвинутая, что смогла по факту закрыть над страной небо: все подозрительные спутниковые устройства тотчас сбивались, стальные птички с начинкой - нередко тоже, аэробусы понуждались к принудительной посадке, их экипаж и пассажиры депортировались. Говорили - оттого, что мы лет двадцать назад нахраписто оттяпали от Эро спорную территорию небольшой автономии, так называемое Северо-Восточное Предгорье. Жили там в основном христиане, которые не испытывали никаких притеснений, кроме принудительно-бесплатного преподавания арабской поэзии в школах первой ступени, что было далеко не всем из них по мозгам. Добровольно-платных туристов с другой стороны горного хребта, однако, принимали хоть с большой оглядкой, но радушно. Я лично сразу причислила себя к невыездным и нельготным категориям: так показалось пристойнее и заодно дешевле.
Моих сил вполне хватало на сдачу экстерном, только вот в Лэн я не наведывалась. Отчасти специально: что там поймёшь за неделю. В Эдинере же с успехом заменяла Нойи, вышедшего из строя по причине брака. Он в своё время услаждал женщин, я теперь - в основном мужчин, хотя были и экстравагантности. Но не увлечения - по вполне понятной причине. Нет, женщины были чудесные, тем более что сами заражались моими мыслями, а заразить меня семенем в принципе не могли. С Майей-Реной, умершей
"Похоже, я забываю про своих слушателей. Хотя они ведь лишь по виду дети. Ладно, остеречься всё равно бы не мешало".
Среди мужчин было немало многообещающих личностей: внаглую, как в детстве, когда тебе срочно надо приспособиться к окружающему, я от них не заимствовала, по крайней мере не чувствовала такого сама. Впрочем, как знать: иногда учишься так, иногда этак. Но лучшим из тех, кто проходил через мои руки, точнее, лоно, бесспорно, был Имран.
Имя его по-арабски означало "Правильный" или "Надёжный". Внешность была респектабельная: белая кожа, благородные черты лица, волосы и борода - цвета воронова крыла и приглажены волосок к волоску. Из карих глаз так и прыскал глубочайший интеллект. Чего, казалось бы, желать женщине?
Имран Китабджи был журналист из породы рьяных борзописцев. Нет-нет, он не стоял с жаждущей кинокамерой в рядах оппозиции, нарывающейся на камеры совсем иного толка. Не гонялся за злободневными и густо наперченными сплетнями; не брал, как у нас говорят, интервью из-под топора. Периодические издания, в которых он соизволял отметиться, слыли консервативными и проправительственными. Статьи и заметки были выдержаны в спокойно благожелательном тоне, каковой приличествует блестящему стилисту. Однако поднаторевший читатель умел углядеть в тексте одну-две закорючки, похожих на свиной хвостик, прицепленный к месту, где у ангела сходятся концы сложенных крыл, - и эти закорючки сводили на нет все его (текста и/или читателя) благодушие и умеренность. Ибо законопослушное перо обмакивалось в природную жёлчь и дёготь, незаметно подмешиваемый к мёду официальных славословий. Бумага всё это хоть и выдерживала, но готова была отравить читателя, как незабвенная книга о соколиной охоте, описанная Дюма в "Королеве Марго" - короля Карла Девятого.
Благодаря одному из таких литературных перлов мы с ним и сошлись. К забору моей академии притулилось небольшое "знаковое" кафе, где можно было в перерыве между лекциями перехватить сэндвич-другой. Называлось оно "В глубоком Эзопе" (снова литературная и языковая перекличка с рутенским) и для Имрана, должно быть, служило метафорой его собственного творчества. Он захаживал сюда, чтобы скромно порушить закон Мухаммада: заказать графинчик ананасного ликёра и призвать к его распитию какую-нибудь симпатичную даму из завсегдатаев (завсегдатаиц, завсегдатаек)? Меня он, как заявил тогда, заметил оттого, что я тихо ржала в кулак над слезливой передовицей о детских приютах, вышедшей из-под его эпохального пера.
Называлась статья литературно и слегка постмодернистично: "Где он, дом бедняка?" Как бы Фолкнер с лёгкой примесью Торнтона Уайлдера. В ней государству Эро объявлялась анафема за то, что там существует так называемый "налог на нищих" неотчуждаемая земля, облагаемая податью в пользу неимущих, а, значит, сами эти бедолаги мыслятся неистребимой деталью эроского социального пейзажа. После преамбулы автор обрушивался на сирот - вернее, то обстоятельство, что в богатой стране нет ни одного сиротского приюта, иначе - орфана или Дома Ребёнка, как это принято в цивилизованной стране, а, следовательно, имеется налицо множество беспризорных. Несколькими абзацами ниже автор выражал беспокойство по поводу малолетних эдинерцев, отправленных по ту сторону гор якобы в новую семью, но на самом деле - для пересадки их органов усыновителям. В особенности одушевлял его факт, что парламентские депутаты сразу после публикации закона против импортации сирот взяли себе каждый по спорному младенцу, иные - сразу по два.