Осень матриарха
Шрифт:
Тогда, положим, лишь досада была в мыслях: у моих всадников подобного не было сроду, можно пари держать, такую броню не всякая пуля пробьёт. А вот Дженгилю, полудержавному владыке и едва ли не самозваному легену, такое спасибо если за треть настоящей цены отдают.
О чём я думала, то, между прочим, не угадывала, но знала в точности.
И то, о чём я размышляла, в точности же отразилось на моём лице.
Потому что сам Джен нарочно спустился сразу же после меня - в том порядке как нас за столом выкликнули. И говорит мне на ухо, но так, чтобы слышали все:
– Нравятся высокой ине, танцовщице
– Маловат твой заклад, лорд Лохинвар, - отвечаю. - И Вальтера Скотта ты передал не сказать чтобы точка в точку, и говорят у нас, что меч - дело чести, а броня - ухватка осторожного. Какую из половин своей доли ты мне предназначил?
В каждом нашем слове прятался десяток, и не все свои скрытые смыслы улавливали мы сами.
В верхнюю залу все вернулись, думаю, порядком охмелев - не от хлеба, от зрелищ. Винные кубки нам уже наполнили: обряд соблюсти. Ну, Джен, даже не садясь на место, принял в руку свой бокал - серебро с чернью, - пьёт и говорит:
– В честь высокой ины Кардинены, держательницы крепостей и владетельницы городов!
Я уж было подняла в ответ свой, но вспомнила, что надо если не уделять, то делиться. Не Тергам, так человеку. Да...
Вынимаю сосуд у него из пальцев и касаюсь края губами. И отвечаю:
– В честь легена Дженгиля, что держит на одном себе и за одним собой горы!
А потом стали мы передавать вино из рук в руки, словно любовники. Только речи наши как начались с дерзновений, так и продолжались. Прочие видели, что мы друг друга подзадориваем на безрассудство, но мешать такому у нас не принято.
Под самый конец он, помню, меня королевской лесничихой обозвал. Из тех, думаю, что мешают охоте на красного зверя. А я Джена - пастушком с волчьей свирелью. Вроде как и логики особой не заметно, только я не любила, когда мне лишний раз напоминают, чьей супруги я родная дочка. А между пастухом и пастырем разница будет подлинней мужской дудки.
Вот Дженгиль и стукнул донцем о столешницу вместо того, чтобы под конец осушить. Недопитое вино едва через край не плеснуло. Я же подняла, выпила остаток и опрокинула бокал себе на ладонь: в смысле что последнее слово за мной. В ямке блеснула алая капелька и протекла струйкой.
И говорю:
– Мне обещали один заклад - я беру другой. Кто свидетельствует?
Каорен тут как тут, разумеется. В каждом чане с суслом затычка.
– Я, - отвечает.
– Чего ина Та-Циан желает от домана Дженгиля за танец со сталью?
Разумеется, он всё слышал и понял, причём куда лучше нас самих. Такая вот натура сложная.
– Двух недель его жизни, - отвечаю.
– И чтобы никто в мои с ним дела не мешался.
Джен кивнул, подтверждая согласие.
– А каков заклад самой ины?
– Что высокий доман захочет - исполню. Но лишь один раз.
Наш общий приятель только кивнул и говорит:
– Играйте. Здесь и сейчас. Завершение пира достойное.
XII. "ЭТО МОЙ МИР". Продолжение
("Нужно ли говорить мальчишкам, что я нарочно и Джену поставила такое непростое
Но как ни спешили улечься - дневное платье на ночное сменили, аккуратисты такие, посмеялась она в душе. Оба в саванах с рюшечками у горла, что ли? Ради вящей пикантности?
Тогда сами они разделись до рубах - белой у него, цвета королевы Изабеллы - у неё. Клинки сам Каорен принёс из подвала: не сабли, боевые рапиры европейского образца, чтобы создать одинаковое затруднение обоим. Об уроках, которые давал посестре Ной, Као, пожалуй, не знал; но что в показательном бою на саблях Волк куда его круче, убедился не однажды.
("Только вот неумелому случается убить искусника именно потому, что первый нелогичен, второй же скован заученными позициями. Мы с Дженом были тем и другим сразу и каждый - на свой лад".)
Им очистили место у одной из стен, у других публика торопливо менялась местами: молодые мужчины - в первый ряд, их оберегаемые - вглубь помещения.
Некоторое время они кружили, как два коршуна в небе: как бы не решаясь открыться перед другим первому. Наконец, Джен выпал. Она отбила, словно нехотя, вернула удар. Внутри поединка время течёт медленно, каждая его крупица кажется сделанной из того же сплава льда со свинцом, что и вечность. Снаружи лишь знатоки этих дел могут понять все нюансы происходящего. "Доман стоял почти неподвижно, - говорил чуть позже Као, - только чуть поворачивался и рука со шпагой чертила круги, похожие на крылья. А ты и в самом деле танцевала вокруг, причём без малейшей натуги - будто взлетая по временам. Так пляшут белые журавли на весеннем лугу - самец и самка. Я ещё удивлялся, с какой стати ты ставишь себя в невыгодную позицию. И как долго он будет копить силу, а ты - её тратить". "И тогда я ударила ему в правое плечо, - кивнула она.
– Как и положено: отвесно и резко вниз, но в самый последний момент повернув шпагу плашмя". "А он мгновением - долей мгновения - раньше захотел покончить дело малой кровью: прошил остриём ткань сорочки между твоей левой рукой и грудью. Все мы испугались, так широко хлынуло из пореза ярко-красное".
Ну, разумеется. Там ведь под кожей мелкие сосуды. Только вот Та-Циан могла длить спор и дальше, потому что шёлк залепил ранку, а Джен не сумел бы. Рука повисла, чудом не выронив оружие. Ветка плакучей ивы.
И дыхание у него сбилось сильнее, чем у неё, - это заметили все. Мужчина тратил себя, чтобы отбиться, и второй, финальный выпад, был попыткой завершить ритуал как можно чище. Но вышло иначе - Та-Циан успела скользнуть телом вдоль лезвия. Иначе удара нужной мощи не получалось.
Им присудили ничью, перевязали и переодели: у обоих руки в колыбельках из шарфа, чтобы лишний раз не потянуть царапину одной и вывихнутые связки другого.