Осень матриарха
Шрифт:
Моим западом был Лэн-Дархан.
На первый взгляд, изменилось там немногое: лавок поуменьшилось, но торговали они бойчей, чем в самый первый мой визит. Кремник стоял, колокола били и по временам играли, муэдзины распевались с мечетей - как говорили, то прокручивалась хитроумная электронная запись, что заставляло подозревать просвещённое эроское влияние. Закутанных женщин было не видно, впрочем, гололицые скромно держались в тени. Вокруг Дома с Остриями разбили сад и роскошные цветники. На фасаде появилась родонитовая табличка с арабской графикой: то явно были стихи, для понимания которых не хватало либо моих скромных познаний, либо нахальства. Я имею в виду памятник, что я заказывала in articulo моей mortis, но благодарные
Каорен тоже был здесь и правил по сути единолично: Шегельда сменили, хотя в профессуре оставили. Первое, что мне предложил старый знакомец, - полюбоваться на его кузницы и его оружейные мастерские, которые, понимаете ли, процветали. В основном за счёт холодного оружия и лёгкого доспеха: последний он изобретал и совершенствовал всю жизнь, видя в нём романтического преемника нынешних пуленепробиваемых жилетов.
Что до всяких там сабель, спад и стилетов, то следует учесть, что истинный горец, хоть ты обвешай его огнестрелом с головы до ног, будет тянуться к "погибельному железу", как ребёнок к яркой игрушке, и без конца совершенствоваться во владении хотя бы из любви к искусству. Опять-таки стреляться здесь не принято: если уж дуэль, то на клинках. И не во имя смертной обиды, а для-ради весомого заклада. Ведь, неровён час, самого обиженного прикончат - какое уж тут удовлетворение. Кстати, искать гибели оппонента считается непристойным, хотя само по себе - да, случается. И секунданты спорящих не дерутся, как в прежние века в Европе. Какие они тогда свидетели? Так, заинтересованные лица. Мы, островные, народ практичный.
И вот представляете себе - стоило мне выехать из горной столицы не как въехала, по рельсам, а чин чином, во главе конной кавалькады и стремя в стремя с Као, так меня встретили, словно господаря Дракулу после пяти лет турецкого плена. То бишь заточения в душных городских пределах. Договор о купле лучшего из городов, повторяю, оставался в полной силе. Дары подносили прямо к копытам моего коня. Более того символические, чтобы не сходило за взятку: альпийские фиалки с комом земли (помнили, что я срезанных цветов не люблю), круг белого домашнего сыра, туесок с луговой клубникой, фляжку с выбродившим кумысом. Отравы мы с Као не боялись: и не лэнское это обыкновение, и слишком дорого такая проказа встанет самому шутнику.
Нет, речь я поведу не о приснопамятном Лин-Авларе: у моего друга, как и у меня самой, было в горах не одно пристанище. Но до тех пор мы пересчитали с десяток селений, спрятанных за двойной каменной стеной: вовне - сухая кладка, изнутри - бетон, армированный вражескими копьями и дротиками.
Везде, чтобы войти в узкие воротца, надо переступить высокий порог, так что твой конь или попеременно сгибает ноги в локтях и коленях, будто цирковая лошадка, либо прыгает с места, тотчас напарываясь на второе такое же препятствие. Так что кавалерийская лава никак не катит.
К нам всякий раз посылали самую красивую девушку из местных, и она торжественно переводила мою игренюю полукровку через оба порога. Насчёт девичьей внешности, однако, могу и соврать. Хороши на лицо они безусловно были, лиц им прикрывать целиком не полагалось. Но вкусы бывают разные. Что до Грайне, тут я могу поклясться своим гипотетическим бессмертием: равной среди кобыл и жеребцов ей не было. Почти что динанская Кинчем - победительница в сотнях соревнований, оставлявшая далеко за флагом в равной степени кобыл и жеребцов. Только что Несравненная воевала на одних ипподромах.
Один недостаток был у Кинчем: умерла рано. Один-единственный порок был и у Грайне: это была "всехная" лошадка, в точности как я раньше была "всехным дитём". Любой мог сесть на неё верхом и натянуть повод. Старину Бахра специально приучили ко мне, чтобы не подпускал никого другого. Но ведь не потащишь
Вот. Наших скакунов выгуляли, обиходили, потом повели в главную залу и накормили нас самих. Чегоо уж тут жаловаться на очерёдность - дали руки помыть, лицо обтереть, нарядили в самое почётное. На мне, как помню, было обмятое по фигуре горское платье: коричневый замшевый сарафан с разрезами по бокам, под ним просторная рубаха и шаровары до пят - шёлковые, как же иначе. Модного цвета выгоревшей соломы. Широкий пояс усеян железными бляхами, такие же наручи широки, как у здешних мужчин: запястье укреплять, руку тренировать для удара.
Поместили за общий стол всех, даже и Каорена, в середине, а меня - с краю и напротив единственного пустого места.
– Одели в старое, усадили на обочине. Как же вы говорите - почёт?
– слегка поднял брови Дезире. Такую мину строят, когда ответ уже известен, но хочется услышать объяснение.
– Если платье не с иголочки, значит, давно пожаловано, - пояснила Та-Циан.
– Такой вид у него, по крайней мере. Или неизвестно с чьего плеча, но уж точно не от простого человека. Одеваются, кстати, в горах оба пола сходно, только женщины, как в моём лесу, украшаются серебром, а мужу одно железо пристало. Золота же пророк Мухаммад не любил и другим то же завещал.
А местничество здешнее я, как и вы, поняла не сразу. Ну да, в глубине и в центре сажают оберегаемых, но вовне и с краю располагают тех, от кого ждут защиты. Символ и в то же время игра: мирное же время настало. Только вот кого мне тут в пару назначили?
Такие дела. И знаю, как говорится, да не знаю, и чую, и чаю, да вместо него один кофе дают. Хочешь пей, хочешь подавись, а спиртного не положено. То есть до того, как один из пришлой братии заказ не сдаст, а другой не примет. Тогда и обмыть сделку не грех, более того - грехом будет как раз обратное.
Сижу размышляю. Сижу ем - можно подумать, в кои-то веки на сытном пиру оказалась. Первая перемена прошла, вторая вот-вот подступит.
И вдруг - цоканье копыт по плитам двора, только что пыль в пиалы да блюда не полетела. Стало быть, порог им не помеха - по двое всадников в ряд и в лад его перепрыгивают. А всего их шестнадцать и во главе один - по дэнским меркам свита ему достойная. И все в буро-зелёных плащах с куколями.
Подали им, как и нам, широкую чашу с утиральником. Указали места. И, смотрю, садится предводитель прямо напротив меня. Кивает с важностью. Я отвечаю. Во время еды говорить не принято, если не свадьба и не похороны.
Дженгиль. Самостийное братство. Ну а как же: такие они с Каореном друзья-приятели - не разлей их вода. Ни запить, ни зажевать, как мы с Дженом сейчас делаем... Вместо чего? Вместо того, чтобы на шею кинуться? Ну и с чего бы это?
Отдали честь угощению. Тут старшина говорит:
– Просим высокую ину Та-Циан Кардинену и головного домана Дженгиля оценить, что наши мастера сотворили по их просьбе и приказу Каорена-ини.
Вниз вела винтовая лестница, по ней сначала спустились двое Дженовых младших, а потом и все мы. Там был цокольный зал, вдвое больше пиршественного. А за стеклом шкафов, в старомодных витринах, вразброс по столам лежало оружие. Не для торговли, для величания: клинки всех форм и размеров, боевой конский прибор, ружья с ложами, увитыми металлической нитью, и чеканкой на стволах. И как контраст - новое оружие, куда проще видом, но выполненное с той же мерой красоты и изящества. И рядом явно Каореновы любимцы: странного вида, как бы полупрозрачные от полировки, тонкие кирасы, шлемы, поножи и наручи из металлических пластин. "Только совершенная форма в полной мере выявляет искусство творца, лишь предельная простота говорит о дерзости замысла - поистине на пределе возможностей человека". Кажется, это я цитирую, но кого?