Осенний лист или зачем бомжу деньги
Шрифт:
– Шесть миллионов шестьсот тысяч аванс, - продолжал Альфред.
–
Тридцать процентов от суммы поставки, исключая транспортные расходы.
Остальные семьдесят - по факту получения товара. Катенька сама в
Германию дважды летала и они, немцы здесь были один раз. Потом-то мы с Катенькой поняли, что это обычный кидок. Правда, тщательно подготовленный. И что кидок этот Пархом организовал. Фирма-поставщик испарилась, деньги наши пропали, товар, естественно мы не получили…
– Классика!
–
– А потом Катерине пришло уведомление из банка о срочном погашении кредита. Кредит-то наверняка на короткий срок оформляли?
– На месяц, - уныло подтвердил Альфред.
– Катенька планировала большую часть товара, процентов восемьдесят пять, оптом сдать и кредит погасить. А оставшийся товар через собственные торговые предприятия в розницу реализовать… Мы рассчитывали на этой сделке два с половиной миллиона евро чистой прибыли получить.
А получили то, что получили, хотел подытожить Сидоров, но промолчал - не тот случай, чтобы ерничать. Он посмотрел на Альфреда, тот сидел понурый и моргал глазами, наверное, боролся со сном.
– Выпьем?
– предложил Сидоров, Альфред безучастно кивнул.
Выпили по чуть-чуть.
– Просчитал ваш Пархом Катерину, - сказал Сидоров.
– Видать досье на нее собрал. Точно знал - баба рисковая, легко ради такой прибыли ва-банк пойдет. Она ведь частенько нечто подобное совершала.
Однажды, когда мы с ней только жить вместе стали…
– Нет, вы мне объясните, Алексей Алексеевич, - перебил Сидорова
Альфред.
– Убивать-то зачем? Ну, кинул, подонок, а убивать…?
– Концы обрубил - раз, - объяснил Сидоров.
– И в назидание другим
– два. Обозначил себя, как человека решительного и на все готового.
– Человека? Не человек он! Нелюдь! Упырь!
– Это да, - согласился Сидоров.
– Как только земля таких носит?
– срывающимся голосом вопрошал
Альфред.
– Нет в мире справедливости. Убить бы этого гада! Я бы сам его убил, если бы смог до него добраться. Горло бы ему перегрыз! За
Катеньку…
– Его бог накажет, - рассудительно произнес Сидоров и о чем-то задумался, добавил потом чуть слышно: - Или кто другой…
Он разлил остатки водки, получилось помногу.
– А теперь, давай-ка, выпьем за твою везучесть, Альфред, - предложил Сидоров, подняв над столом кружку.
– Повезло, так повезло, - мрачно согласился новоиспеченный бомж.
– Живой, все-таки!
– Лучше бы сгорел… - Альфред нехотя чокнулся с Сидоровым и так же нехотя стал пить, но до дна выпить свою порцию не смог, отставил кружку, и его всего передернуло.
А Сидоров выпил до дна.
– Везунчиком ты оказался, - сказал он, занюхав водку корочкой хлеба.
– И не в том дело, что в даче моей не
Катерины… Да, да, в моей даче, мне она от мамы в наследство досталась. И мы с Катериной долго на этой даче жили. Сначала, когда оборотные средства ее предприятия увеличивали, потом, когда дом строили… Но не в этом суть. Что не сгорел заживо - повезло. А еще больше тебе повезло, когда тебя из ментуры выперли. Не выпереть тебя должны были, а отвезти куда-нибудь за город и грохнуть тебя там по-тихому. Не пойму, почему отпустили. Наверное, все-таки к правильному менту ты попал. Как, кстати, фамилия опера, которому ты свою историю рассказывал?
– Смешная какая-то… Я уже не помню. Правило, что ли?
– Может быть, Мотовило?
– Точно! Мотовило. Мордастый такой. С рыжими усами. А вы что, знаете его, Алексей Алексеевич?
– Встречались как-то… Слушай, Альфред, - Сидоров решил поменять тему разговора.
– Может быть, на ТЫ меня называть будешь? Не на столько уж я тебя старше, чтобы ты меня на ВЫ, да еще по имени-отчеству величал. Ты с какого года?
– С семьдесят второго. В январе тридцать три исполнилось. Пятого января… Возраст Иисуса Христа!
– Вот видишь! А я с шестьдесят третьего. Февральский. Девять лет разницы, меньше даже. Кроме того, мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья, можно сказать.
– Хорошо, - согласился Альфред.
– Иду на ТЫ!
– Как-то он резко опьянел.
– Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я…, ну…, на твое место…? Что Катенька…, что мы с ней…
– Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать, когда Катерины нет?
– Нет, - пьяно подтвердил Альфред.
– Нет ее больше… Нет бо-о-льше моей…нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная и работать лю-у-била… А еще она ве-е-селая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду-у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия
Па-а-рхоменков… У меня, гово-о-рит, 'В' на к-конце. А она ему: А мне все равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует…
– Да, нашла с кем шутки такие шутить, - пробормотал Сидоров.
Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенес его из приемной-столовой в кабинет-спальню и уложил спать на свой знаменитый матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.
Альфред вдруг очнулся и, пьяно посмотрев на Сидорова, сказал: