Ошеломленный
Шрифт:
Но именно это я и сделала.
– Поэтому я больше не могу заниматься с тобой сексом без обязательств, – хрипло добавляю я. – Потому что я влюблена в тебя.
Оправившись от шока, Мак начинает трястись от гнева.
– Почему ты говоришь это сейчас?
Я в замешательстве оглядываю кабину автомобиля.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты решаешь сказать мне такое сейчас… Когда я в Шотландии и только перевелся в другой клуб. Черт побери, как ты это себе представляешь, Фрея?
– Ясно же, что никак! – восклицаю я. – Так же, как ты никогда
Он мотает головой, его челюсть подергивается от гнева.
– Зачем ты сегодня пришла? Чтобы вызвать у меня чувство вины? Чтобы заморочить мне голову?
– Нет, Мак. Не для этого, – обиженно возражаю я. – Я пришла, потому что услышала, что тебе тяжело. Несмотря на мои чувства, я все еще пытаюсь быть твоей подругой. Ты все еще дорог мне, просто в другом смысле.
– Что ж, очевидно, что мы больше не можем быть друзьями. Ты решила это за нас. – Он издает презрительный смешок. – Черт, как же я жалею.
– О чем? – У меня подрагивает подбородок. Я знаю, что он скажет, до того, как он мне отвечает.
– Жалею о том, что добавил секс к нашей дружбе. Ты недостаточно опытна, чтобы справиться с этим по-взрослому. Тебе скоро исполнится тридцать, но в сексуальном плане ты еще ребенок. Мне надо было лучше думать.
Боль.
Глубокая, сотрясающая душу боль пронзает мое сердце.
– Ты всегда такой была, – рычит он, глядя вперед и с отвращением качая головой. – Ты сидишь сложа руки и ждешь, пока с тобой что-нибудь случится, вместо того, чтобы наконец начать жить. Вот поэтому ты и останешься одна.
Его слова подобны ножу, который продолжает проворачиваться в моем животе. Они подтверждают все, что твердила мне лживая сучка в глубине моего сознания.
Ты недостаточно хороша, Фрея.
Ты недостаточно особенная, Фрея.
Никто никогда тебя не полюбит, Фрея.
Я смотрю вперед. Мои глаза щиплет от слез. Я наконец понимаю, какую ошибку совершила, решив приехать сюда. Мне надо было остаться в Лондоне. Тогда причиной нашего разрыва могло бы быть расстояние. Теперь правда вышла наружу.
Мак не любит меня.
И пошел он к черту за то, что предал все, во что пытался заставить меня поверить.
– Что ж, я лучше буду сидеть сложа руки, чем принимать решения, рушащие жизни других людей, – говорю я низким и расчетливым голосом.
Мак сверлит меня сердитым, обвиняющим взглядом.
– Ты серьезно смеешь такое мне говорить?
Я обиженно киваю.
– Мак, ты разве не видишь этого лицемерия? Ты осуждаешь меня, потому что я не делаю того, чего хочу, хотя это ты сейчас в Шотландии, потому что желания твоего дедушки для тебя важнее собственных. И самое ужасное, что ты здесь несчастен, и это отражается на твоей игре. И не только на ней, а на всем, что ты сейчас делаешь. Ты превратился здесь в абсолютно другого человека. Ты больше не тот Мак, с которым мы смотрели Нетфликс и занимались любовью. Просто признай
– Ну и что, что я несчастен! – кричит он с болью в голосе. – Он умирает, Фрея!
– Как и ты! – Я почти перекидываюсь через приборную панель, чтобы посмотреть ему в лицо. – Ты лишь жалкое подобие человека, которым был раньше, и ты дурак, если считаешь, что именно такого внука Фергюс хочет увидеть перед своей смертью.
– Не смей предполагать, что знаешь моего дедушку лучше меня. Выражение его лица сегодня стоило всего, чем я пожертвовал.
Я издаю недоверчивый смешок.
– Мак, он так на тебя будет смотреть, даже если ты завтра бросишь футбол и скажешь ему, что собираешься уйти в цирк.
Мак фыркает и отворачивается к окну.
– Ты не знаешь мою семью, Фрея.
Я понимающе киваю.
– Ты прав, Мак. Кажется, тебя я тоже больше не знаю. Потому что Мак, в которого я влюбилась, никогда не сказал бы и половины того, что ты мне наговорил в этой машине.
После этого я выхожу под проливной дождь, прочь от моего бывшего лучшего друга. На этот раз навсегда.
Глава 28
Мак
– Тебе же нравилось играть в футбол все эти годы, внучок? – спрашивает дедушка, смотря на меня своими запавшими зелеными глазами при свете флуоресцентных ламп.
При виде его, лежащего на койке в хосписе, у меня в горле образуется комок. Он здесь уже неделю, и с каждым днем, когда я прихожу посидеть в кресле рядом с ним, он словно становится все меньше и меньше. Сегодня его кожа белее ночнушки, в которую его одели, а усы по цвету больше напоминают соль, чем перец.
Я чувствую, что это конец.
У нас должно было быть больше времени.
Прошло почти три месяца с тех пор, как я переехал в Шотландию. Здоровье позволило ему посетить только одну игру, которая была почти два месяца назад. Ту самую, на которую приходила Фрея.
Мысль о Фрее пронзает мое сердце сожалением, преследующим меня с момента, когда я покинул Лондон. То, что начиналось с боли, переросло в глубокую, раздирающую душу рану, напоминающую о себе каждый раз, когда я вспоминаю тот самый момент. Момент, когда я позволил ей выйти из моей машины и решил не идти за ней.
Я так хотел пойти.
Я хотел схватить ее, поцеловать и извиниться за все ужасные, отвратительные слова, которые я наговорил. Мне хотелось упасть на колени и умолять ее простить меня, чтобы вернуть нашу дружбу.
Я хотел чувствовать ее мягкие губы, тепло ее тела рядом со мной. Я хотел снова услышать, как она смеется, как кричит на меня. Я хотел, чтобы она меня ударила. Больше всего я хотел, чтобы она осталась со мной и обнимала меня, пока я скорблю по неизбежной потере мужчины, чьего одобрения я добивался всю жизнь. Я хотел, чтобы она смотрела на меня так, словно я был единственным человеком во всем этом долбаном мире, который был ей важен.