Ошибка "2012". Джокер

Семёнова Мария

В какой-то момент он увидел вдруг у Оксаны на груди родинку и сумел даже обрадоваться. Хотя от боли толком не понимал, как ещё жив.

— Сядь! — точно хлыстом стегнул повелитель­ный окрик.

Краев с хрустом сжал зубы, подчинился, близ­ко увидел её лицо и понял, что это была всё-та­ки не Оксана. Вернее, Оксана но... в некоторой другой испостаси. Такой она могла бы стать, жи­ви она не в душной цивилизации, а лет этак тыся­чу с лишком назад. Не подполковник Варенцова, а ведьма, лесная воительница, жрица древних Бо­гов. Необузданная, естественная и невыразимо пре­красная...

И

всё равно — такая знакомая и родная...

— Замри! — последовала новая команда, чужие пачьцы отпустили измученный мозг... и на несчаст­ную голову Краева стали намазывать какую-то слизь. Обжигающе горячую, неописуемо вонючую.

Щедро, от души — деревянной лопаточкой из гли­няного горшка. Слизь пенилась, пузырилась, исхо­дила вонью и... быстро застывала, как гипс.

Когда незатронутыми остались только глаза, Ок­сана перестала намазывать и низким распевным го­лосом завела:

Во чистом поли-и-и лежит камниш ш ию...

На камниш-ше том рыжий котиш-ш-шо...

Котиш-шо вот с таким большущим зубиш-ш-шом...

Вот с таким железным когтиш-ш-шом...

Он кусат Олегов мозог и прикусыва-а-ат...

Злую болесть из него выцарапыва-а-ат...

Чтобы не болел, не щемил, не дави-и-ил...

Ни в костях, ни в суставах, ни в белам теле...

Сгинь, хворь, зараза, немощь, болесть-болезнь!

Ты повыйди, повысыпи из костей, из .нозог,

из могучих жил!

Не ной, не боли, навсегда заживи!!!

Под эту дивную музыку колтун на голове у Кра­ева окончательно схватился. Череп стиснуло с неис­товой силой, стало понятно, как чувствовали себя жертвы отцов-инквизиторов, когда им зажимали го­ловы в специально разработанные тиски.

— Выходь, — без передыху направили его вон из баньки, босого, в чем мама родила, заставили взгля­нуть на дно колодца. — А ну, на колени!

Так называемый колодец представлял собой глу­бокую яму с жижей на дне. Причем, судя но чав­кающей грязи под коленями, вырыли ямину совсем недавно.

«Сейчас башку рубить будут...» — с беспредель­ным облегчением решил Олег, однако вместо ножа по шее ему приложились опять же по голове — чем- то тупым, зато весьма с душой. Так, что бетонная короста хрустнула, как яичная скорлупа, и кусками осыпалась в жижу на дно колодца. Осыпалась, кста­ти, вместе с волосами — да фиг-то с ними, слава Богу, что не с ушами...

«...А хотя бы

и с ушами», — изумлённо осознал он спустя ещё миг. Ибо дело определённо того сто­ило. Боль ушла, и чувствовалось — насовсем. Краев робко прислушался к себе, начиная понимать, что всё же не умер, и не решаясь как следует поверить проснувшемуся желанию жить.

— На дне хворь твоя, — ожгла его взглядом Ок­сана. — Ладнее закопаешь — счастливей проживёшь. Уразумел?

То ли улыбнулась, то ли оскалилась, вымотанная тяжёлой работой... Повернулась и пошла прочь, не дожидаясь ответа, крепкая, широкобёдрая, мать, воз­любленная, жена.. Не какая-нибудь бледная немочь с подиума, жертва голодного обморока. Настоящая женщина...

— Спасибо, — просипел Краев уже ей в спину и так и не понял, услышала ли она Наверное, не жда­ла благодарности...

Лопаты, кстати, никто ему не дал. Осмотрев­шись, Олег понял, что так было надо по правилам древнего культа, и, не поднимаясь с колен, принял­ся закапывать свою болезнь прямо ладонями. На него ещё накатывала тошнотворная слабость, но она не имела никакого значения. Сейчас он был готов с удовольствием затрамбовывать «злока­чественную неоперабельную» не то что в мягкий фунт — валунами её завагивать. проклятую, что­бы не вернулась... Засыпал с горкой, долго топтал ногами, поискал осиновый кол, не нашёл и приво­лок с озёрного берега увесистый, еле-еле поднять, валунок...

Он как раз устанавливат его на «могиле», когда из лесу появился блаженный. С просветлением на одухотворённом лице и с пластиковыми пакетами в обеих руках.

— Ну что, никак управился, паря? — делови­то спросил он у голого и грязного Краева и по­хвалил: — Молодец. А я, вишь, боровичков подсо­брал, что, думаю, зря время терять... Ну всё, хватай одёжку, домой пора. А то, смотри, кое-кто нам не рад...

Краев сощурился против солнца и на другом бе­регу озера увидел троих всадников. Всадники в пол­ной мере соответствовали домотканой рубахе здеш­ней ипостаси Оксаны — в бронях, с копьями, при щитах и мечах... и, что характерно, ничуть не похо­дили на ряженых ролевиков.

Спустя несколько секунд Краев осознал, что вполне отчётливо различает их без всяких очков — это на таком-то расстоянии? Ну, чудеса...

Впрочем, со вкусом поудивляться было некогда. Олег кинулся сперва в предбанник, потом, на ходу впрыгивая в одежду,— следом за блаженным, успев­шим уйти довольно далеко вперёд. Вместе они ныр­нули в мышиную полутьму знакомой сараюшки, а когда снова вышли на свежий воздух, окружающий мир вернулся к прежнему состоянию. Родная воню­чая бузина, привычная российская разруха

— А скажи мне, I Гикита, — вздохнул полной гру­дью Краев, — ведь мы с тобой... мы были с тобой сейчас...

Писатель, писатель, а слов форменным образом не хватало.

— Э, мил человек, больно прыткий ты, — усмех­нулся блаженный. — Привык в своих книжках-то мечтать. Никуда мы с тобой особо не уходили, так, одним глазком за край заглянули. На-кось. борович­ков возьми... — И Никита щедро отдал ему один па­кет. — С лучком пожаришь, с картохой. Теперь мо­жешь и под водочку... «Кристалл» только не пей. Гадость, по себе знаю.