Ошибка в объекте
Шрифт:
— Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду,— сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин остро взглянул на Кувакина, на Демина, но видимо, не заметил ничего подозрительного и снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.
— Как я мог сказать вам о Селивановой — ума не приложу.— Татулин хлопнул себя маленькой ладошкой по морщинистому лбу и огорченно поцокал языком.— Старею, что ли…
— Итак? — сказал Кувакин.
— Простите, не понял?
— Я опять о валюте, Григорий Сергеевич… Не обессудьте—
— А вы знаете,— оживился Татулин,— не только ваша, всякая работа заставляет человека быть настырным, если уж вы употребили это слово,— Татулин быстро взглянул на Демина, как бы извиняясь.— Всякая работа заставляет человека быть, я бы сказал, настойчивее, целеустремленнее…
Бедный Коля, подумал Демин. Он уже неделю бьется с этим прохвостом. Представляю, что он наговорил ему во время допросов. Мы сидим здесь уже минут пятнадцать, а в протокол заносить нечего. Откуда такая уверенность? А может, ее и нет, уверенности-то? Может, это все, что ему остается? И он уже смирился с годом-двумя заключения и теперь просто тянет время, понимая, что оно зачтется ему в общий срок…
— Григорий Сергеевич,— снова заговорил Кувакин,— вы уже назвали Ларису Шубейкину, Зинаиду Тищенко, Наталью Селиванову… Что у вас на сегодня приготовлено?
— Пора уже и Иру назвать, мне кажется,— негромко обронил в своем углу Демин.
Улыбка на лице Татулина как бы остановилась, но он тут же сделал вид, что не слышал слов, прозвучавших за его спиной. Однако восстановить игривое настроение не смог. И молчания не выдержал.
— Вы что-то сказали? — повернулся он к Демину.
— Да,— спокойно подтвердил тот.— Я сказал, что вам, очевидно, уже пора назвать Иру.
— Какую? — любознательно спросил Татулин.
— Вы многих Ирин знаете? Назовите двух-трех.
— Хм… Вы так поставили вопрос, что, право же, я затрудняюсь сказать… Действительно, откуда мне знать, кого именно вы имеете в виду?
— Григорий Сергеевич, скажите, неужели мы с Кувакиным производим на вас впечатление круглых дураков?
— Что вы! — в ужасе замахал руками Татулин.— Вы оба кажетесь мне очень грамотными, интеллигентными людьми, с вами приятно беседовать… С вами даже здесь приятно беседовать,— он обвел взглядом унылые серые стены.— Скажу больше…
— Григорий Сергеевич! Остановитесь на минутку, позвольте мне сказать несколько слов, прошу вас! — Демин был спокоен, даже благодушен…— Прежде всего меня удивляет ваше легкомыслие, ваше столь пренебрежительное отношение к собственной судьбе. Даже не знаю, чем это объяснить… Эти комедии, которые вы не устаете разыгрывать, странная непонятливость…
Татулин пожал плечами, вопросительно посмотрел на Кувакина, как бы прося его объяснить — чего хочет этот товарищ, расположившийся в углу и вынуждающий его все время вертеть головой.
— Скажите, Григорий Сергеевич, кому принадлежит женская
— Она давно валялась у меня дома, и сказать, откуда именно она появилась… я затрудняюсь.
— Вы назвали уже четырех хозяек…
— Если я не помню, откуда она появилась, я могу назвать вам еще десяток, и вполне вероятно, что хозяйки среди них не окажется.
— Может быть, она принадлежит вашей маме?
— Очень даже может быть.
— Кстати, я сегодня ее видел…
— Как она себя чувствует? — воскликнул Татулин почти растроганно.
— Она сказала, что у нее все в порядке. Сказала, чтобы вы не беспокоились и поступали так, как вам подскажет совесть.
— Бедная мама! Все это для нее такое испытание! — Татулин не смог сдержать вздоха облегчения.
— Приятные новости, не правда ли?
— Разумеется. У меня с мамой отношения очень… дружеские, и я… Я благодарен вам.
Поняв, что вопросов ждать надо именно от нового товарища, Татулин повернулся к Демину. Потом оглянулся на Кувакина, пожал плечами, мол, извините, но, как я понимаю, допрашивать меня будет этот гражданин…
— Григорий Сергеевич,— медленно заговорил Демин.— Хотите, я изложу ваши прикидки, назову факторы, которые вы учли, выбрав вот такую дурашливую манеру поведения?
— Я не знаю, что вы имеете в виду, но было бы любопытно…
— Знаете,— холодно перебил его Демин.— Вы все прекрасно знаете. Так вот, вы считаете, что обвинение вам может быть предъявлено довольно простое — попытка продать валюту. Случай единичный, до сих пор не судились, на работе претензий нет, характеристика будет если не восторженная, то вполне терпимая. И грозит вам год или около того, причем каждый день, проведенный здесь, уже идет в общий счет. Так?
— Ну, примерно… Ситуацию вы объяснили… Но ведь это очевидно.
— Григорий Сергеевич, вы знаете, почему я здесь?
— Интересно, если, конечно, сочтете…
— Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Селивановой.
— Что?! Вы хотите сказать, что…
— Погодите, Григорий Сергеевич… Не торопитесь. Помолчите. Подумайте. Не надо суетиться, придумывать вопросы, говорить, что это для вас неожиданная и неприятная новость… Не надо. Давайте все немного помолчим. Когда все обдумаете — скажете.
Демин встал, прошелся по комнате, подойдя вплотную к стене, что-то внимательно начал рассматривать там. Кувакин, не торопясь, закурил, пустив дым вверх, к темному потолку, сел поудобнее и словно бы задумался о чем-то своем, никак не относящемся ни к Татулину, ни к Селивановой.
— Простите, но я вам не верю,— сказал Татулин.— Я не верю, что Селиванова умерла.
— Она не умерла,— поправил Кувакин.— Она погибла.
— Как?
— Григорий Сергеевич, вы нас одновременно будете допрашивать или по одному? — осведомился Демин.