Осколки под стеклом

Мелемина Евгения

Но сердце снова сладко сжалось и забилось нежно, трепетно. Признаться самому себе Игорек не смог.

На Сонные полигоны Юлька не поехала. Она просто сказала — нет. И ушла к себе, захватив блюдечко с розовым вареньем. Ее прозрачные глаза смотрели так равнодушно и бесцельно, что ей не стал возражать даже Артур.

— Обойдемся, — сказал он.

— А если я скажу, что туда не хочу? — поинтересовался Игорек и был придавлен тяжелым опасным взглядом.

Пришлось

ехать. На Сонные полигоны снарядили колонну — головной высокий джип и несколько машин с оборудованием. В одной из них в кузове болтался пушистый жалкий саженец с завернутыми в полотняный мешок корнями. Его и должен был торжественно вкопать Игорек, обозначив время возрождения очищенной нации. Деревце, как знал Игорек, было вторым по счету — первое увяло, не дождавшись знаменательного события.

Машины медленной цепочкой вышли за пределы города, который снова стал казаться оживленным — осыпанным разноцветным конфетти машин и занятый восстановительными работами. Город зализывал раны, а за его пределами тянулись почти пустые шоссе — области еще не решались покинуть свои убежища и все еще обсуждали гремевшие недавно взрывы, за силой которых скрылась и забылась серая река сокращаемых.

Шоссе, мокрое и блестящее, как тельце улитки, поволокло машины дальше, к подножию холма, на котором стояла красная кирпичная церковь, у куполов которой уже проросла трава.

За церковью виднелся сам полигон и наспех сколоченные бараки, серые, уже покосившиеся. Мотки колючей проволоки лежали на земле, как отяжелевшее перекати-поле.

Вся дорога заняла около полутора часов.

— Почему сюда заставляли идти пешком? — спросил Игорек, холодея от дурного предчувствия.

Желтый церковный купол возвышался над ним, как масляный пузырь.

— Бензин, — коротко сказал Артур, а Виталик щелкнул зажигалкой и закурил.

— Топай к гримеру, — сказал он. — Вон Ирка бежит.

Игорек вышел из машины и запрокинул голову. У церкви оказались неглубокие арки, черные медальоны прежних икон пятнами проступали на фронтоне, заржавленные ворота были открыты, но на тропинке тоже росла трава.

— Бог, — тихонько, чтобы никто его не услышал, позвал он, — ты есть? Не вершитель, а обычный бог… ты есть?

Мимо уже волокли софиты и разобранную рельсовую дорожку. Машины расползлись по полигону. Кто-то, матерясь, оттаскивал с дороги комья колючей проволоки. Вдали спешно красили в белый покосившийся барак.

Деревце, вынутое из кузова, стыло на ветру, поджимая листья.

— Если тебя нет, — сказал Игорь, набирая силу в тихий прежде голос. — Если тебя нет, то я стану богом! Понял? Я! Стану! Богом!

Его голос рассыпался по внезапно наступившей тишине. Люди обернулись. Артур, вышедший из машины, застыл у ее дверцы, а Виталик медленно опустил сигарету.

— Что? — развернулся к ним Игорек. — Кто не верит?

Вместо холодного ветра его окатывало жаром

красного песка, глаза сузились и приобрели стальной отсвет северного ветра.

— Ты! — он ткнул пальцем в Артура. — Ты сдохнешь очень скоро, и тебя в морге придется сшивать из двух половин. Ты… — и развернулся к раскрывшей рот гримерше. — Умрешь после третьего аборта, шлюха чертова. А ты…

Виталик медленно качнулся к нему и поднял было руку, но Игорек перехватил ее и пальцами впечатал в податливую плоть весь жар Запределья. Рука поддалась, как мягкое масло, брызнула кровь, а по коже побежали, ширясь, красно-желтые ожоговые пятна.

— Да ты псих, — спокойно сказал Артур, оказавшийся рядом. — Отпусти его.

— Я? — удивился Игорек. — Да я нормальнее всех вас. Бензин! Кто-нибудь понимает, что говорит?

— Отпусти.

Артур стоял рядом и с вялым интересом наблюдал, как корчится с разинутым ртом побелевший Виталик, у которого глаза расширились и заняли почти пол-лица.

Кровь стекала по его руке тяжелым потоком.

— Никто даже не заметил, что весна не кончается, а лето не приходит! — заорал Игорек, всаживая пальцы еще глубже в тугое мясо. — Я… я вас ненавижу. Я ненавижу людей!

Он отшвырнул от себя Виталика, брезгливо вытер ладонь о джинсы.

— Где там дерево? Хватит пялиться, ставьте свет! Я посажу ваше хреново дерево, но только потому, что сам так хочу.

Позади него тихо плакала рыженькая Ирка, уронив на землю свой ящичек с гримом.

Саженец подали молча, пряча глаза. Быстро поставили и свели камеры, не переговариваясь, не глядя по сторонам.

Игорек прошел по тропинке вниз, на землю Сонного полигона, и всадил лопатку в рыхлую холодную землю.

Под ним колебалась неверная трясина гниющего человеческого мяса, уложенного пластами, но земля скрывала все.

Саженец, призванный стать символом возрождения, робко распрямился и наклонился в неуверенности, но схватился за землю, чтобы потом стать могучим сильным деревом, вскормленным мертвечиной.

Игорек повернулся и торжествующе улыбнулся камерам. Глаза его блестели. Северный холодный ветер прокатился по вершинам деревьев и застыл.

— Все было очень красиво, — сказал ему Артур, протягивая куртку. — Поехали, отдохнешь. Психиатра отменим, ну его к черту, не его это профиль.

— Где этот? — спросил Игорек, ища глазами Виталика.

— Его увезли в город, — ответил Артур, открывая дверцу машины. — Он отказался с тобой дальше работать.

— А мне безразлично, отказался он там или нет, — ответил Игорек, садясь на переднее сиденье и пристегивая ремень безопасности. — Я не буду работать ни с кем, кроме него.

Артур улыбнулся уголком хорошо очерченного рта.

— За тобой интересно наблюдать, — резюмировал он. — Вроде моллюск мягкотелый, но, оказывается, слетать с катушек умеешь. Ты знал, что умеешь причинять боль?