Осколки
Шрифт:
– Чего?
Я не ответил. Левая рука у Четвертого была не такая желтая – это я заметил бы даже в свете уличных фонарей. И руки у него были сильные и мускулистые. Нет, Номер Четвертый явно был мужчиной.
Джина не могла быть Номером Четвертым. Это бесспорно.
Пора идти.
И тут перед домом раздался Томов вариант сигнала тревоги: вой, рычание, лай – надо сказать, что псы Тома лаяли не иначе, как по приказу хозяина.
Джина вскочила и отшатнулась от стола. Глаза ее расширились от ужаса.
– Это Роза! – прошептала она. – Роза вернулась! На нее всегда собаки
«Еще бы! – подумал я. – У меня тоже». Гулкий лай доберманов подтвердил, что Джина права.
– Уходите! – сказала Джина заплетающимся языком. – Туда! Через задний двор – и в переулок. Скорей, скорей!
Она заботилась не столько о моей безопасности, сколько о своей собственной.
Возможно, уйти было бы разумнее, но я никогда не был приверженцем девиза «Тот, кто вовремя отступит, доживет до следующего боя». Бежать от Розы… Я уже трижды ускользнул из расставленных ею ловушек и еще раз – от Адама Форса. И я решил снова довериться удаче.
Я остался сидеть за столом – только отодвинул стул, чтобы быть готовым вскочить в любую секунду. Скрипнула входная дверь, в коридоре раздались уверенные шаги.
Роза пришла не одна – Адам Форс тоже был с ней. Роза узнала Тома с его зверюгами, но отрицательные эмоции доктора были целиком сосредоточены на мне. Не прошло и двух дней, как он пытался одурманить меня инсулином и сделать из меня жертву дорожного происшествия – и просчитался. Можно себе представить, как он был потрясен, увидев меня в этом доме.
Как ни странно, Роза расцвела столь же быстро, как Джина увяла. Ее сухая кожа и жесткие волосы словно бы налились соками, и она вся сияла. Принимая во внимание недавний сбивчивый рассказ Виктора, очевидно, дело было в сексуальной удовлетворенности.
Адам Форс по-прежнему выглядел приятным и обаятельным, но я видел в нем всего лишь жулика, который вот-вот провалится в яму, им же самим и вырытую. Если у него есть копия кассеты, которую он украл в лаборатории Лоусон-Янга, Роза рано или поздно приберет ее к рукам. Роза приберет к рукам все, чего захочет добиться: мужчину, кассету, власть…
Роза однозначно была среди черных масок, но Адама Форса среди них не было. Иначе бы он узнал меня, когда я появился в его клинике.
Я неторопливо поднялся на ноги и лениво сообщил:
– Такого, как в прошлое воскресенье, больше не будет. Я приехал в основном затем, чтобы повидаться с Джиной, но мне надо было еще кое-что передать Розе.
К моему удивлению, они обратились в слух.
– Четвертый из вашей компании черных масок шепнул кое-что мне на ухо.
Мысль о том, что это может оказаться правдой, заставила Розу застыть на месте. За это время я успел миновать коридор и оказаться на территории, охраняемой доберманами. Том только вскинул брови. Когда я вышел на дорогу, Том присоединился ко мне, и мы зашагали в сторону станции. Псы молча трусили за нами. Преследовать нас никто не пытался.
– Как это вам удалось выбраться оттуда живым-здоровым? – поинтересовался Том. – Я был уверен, что вы свистнете.
– Я им наврал.
Том рассмеялся. Но мне было не смешно. Адам Форс смерил меня взглядом
В обычной кухне Роза могла бы полоснуть меня ножом, а Форс оказался беспомощен: под рукой не было яда – его излюбленного оружия. К тому же ему потребовалось бы время, а времени у него не было.
По пути к выходу я постарался как можно дальше обойти Розу, но в длительной перспективе доктор Форс, с его белой бородой и оранжевыми носками, благородными манерами и аптекой «Холлердейского дома», мечтой о миллионе и уверенностью в собственной непогрешимости, был куда опаснее.
Пропали две видеокассеты. Обе из них в свое время побывали в моих руках. Может ли та кассета, на которой заснят процесс изготовления ожерелья, находиться сейчас у Розы? У Форса ли теперь та похищенная кассета с лекарством от рака? Может быть, нет, может быть, да; но как, черт возьми, узнать это наверняка?
Возвращаясь в Бродвей, мы заехали по дороге к Кеннету Трабшоу, предварительно позвонив ему из машины Джима и убедившись, что он дома. Трабшоу несколько удивился тому, как нас много, но тем не менее великодушно предложил моим спутникам погреться на кухне у печки и предоставил в их распоряжение большую коробку печенья. Меня же он увел в гостиную, где было куда холоднее. Гостиная была большая комната с окнами на север, освещенная тусклым светом серого январского дня. В сочетании с зеленым ковром это освещение показалось мне угнетающим.
Я показал Трабшоу альбом, который нарочно захватил с собой. В альбоме хранилось множество глянцевых фотографий восемь на десять: все более или менее значительные вещи, которые я создал более чем за двенадцать лет работы.
Я объяснил, что не имею права – по соображениям профессиональной этики – изготовить точную копию какого-либо из этих изделий, но могу сделать что-нибудь похожее.
Трабшоу разложил альбом на столе и принялся медленно перелистывать страницы. Я осознал, что для меня очень важно, чтобы ему понравились хотя бы некоторые вещи, несмотря на то что половина из них не годилась в призы. Впрочем, в последнее время призами зачастую служат кубки самой причудливой формы. Так что, пожалуй, в призы годится что угодно.
Трабшоу закончил листать страницы. Он закрыл альбом – к моему великому разочарованию – и, глубокомысленно поджав губы, вынес свой вердикт:
– С вашего разрешения, я хотел бы взять этот альбом с собой и показать его на завтрашнем заседании комиссии. Я знаю, наша дорогая Мэриголд жаждет немедленных действий. Когда мы примем решение, я ей позвоню.
«Ни фига себе! – подумал я. – Какое же лицо у него бывает, когда он кому-то отказывает?»
Трабшоу продолжал:
– Я бы выбрал прыгающую лошадь. Вы не могли бы изготовить что-нибудь подобное? И мне нужно будет знать, какой высоты будет эта фигурка и насколько тяжелая. Та, что на фотографии, кажется мне чересчур большой.