Осколки
Шрифт:
— Идут, — доложил Менелаю триерарх-разведчик.
— Сколько их? — спросил архинаварх.
— Кораблей полсотни, а войско точно счесть не удалось. Тысяч пять, вряд ли больше.
— Пять тысяч. Прекрасно.
Менелай повернулся к афинянину.
— Ну, что скажешь?
— Что тут говорить, бить надо, — ответил Мирмидон.
— И как предложишь устроить битьё?
— Если их и вправду меньше, то в любом случае побьём. Но можно сделать это изящно. Пожалуй, надо встать во-он там, на склонах, — указал рукой афинянин, — а Перилаю подставить лагерь.
— Думаешь, нападут с ходу?
— Хорошо бы, но навряд ли.
—
— Нет, не знаком.
— Но уверен, что он не будет действовать сгоряча?
— Всегда следует предполагать в противнике наличие ума, — заметил Поликтет.
Менелай кивнул. На том и порешили. Мирмидон с большей частью воинов выдвинулся вглубь берега. В лагере остались флотские, меньшая часть наёмников, а также некомбатанты.
На щедрые посулы Птолемея откликался самый разный люд, из Пелопоннеса, Аттики, Беотии, Ионии, варварских земель. В Элладе не прекращалась война между Полиперхонтом, Кассандром и полководцами Циклопа, но если у первых всё было очень туго с деньгами, то разбогатевший Антигон в первую очередь щедро тратился на войну против Лагида, а на Элладу уж сколько останется. Вот и получалось, что самым привлекательным нанимателем на западе был Птолемей. Его ксенаги[83] на мысе Тенар могли за день целую армию навербовать.
Эти люди, порученные Мирмидону, прельстились обещанием платы в семь оболов в день, тогда как другие стратеги и сатрапы могли предложить лишь четыре. Ну пять, в лучшем случае. Потому от желающих отбоя не было и возможности Птолемея для войны в удалённых от Египта землях ограничивались лишь флотом.
Многие из наёмников не имели за душой и халка, потому снаряжались за счёт египетской казны, но не как гоплиты, а как ификратовы пельтасты[84] — из доспехов только шлем, высокие сапоги-эндромиды вместо поножей, копьё и македонская пельта вместо большого аргивского щита-гоплона. В фалангу такое войско Птолемей строить не собирался, оно лучше подходило для горной войны, собственно, потому и было отправлено в Карию.
Мирмидон занял позицию так, чтобы не попасться на глаза криптиям противника. Потянулись часы ожидания, но до самого позднего вечера о карийцах не было ни слуху, ни духу.
Антенор сидел на песке возле шатра и от безделья играл в «пять камешков» с Демофилом, одним из воинов криптостратейи,[85] которая должна была доставить в Египет Геракла. Детская игра. Надо подбросить вверх пять мелких камешков и поймать их тыльной стороной ладони. Рядом сидел египтянин Нехемен, с интересом наблюдал, но поучаствовать не рвался. Ваджрасанджит расположился поодаль со скрещенными ногами и отгородился от всего мира, закрыв глаза.
Нехемен был одним из аперу-аха, морских пехотинцев. Себя он называли Нейти-иуни, луки Нейт, которую эллины отождествляли с Немезидой. Он служил на старой престарой пентере «Пчела и Тростник», построенной ещё при Нектанебе. Моряки и корабли ремту в своё время ценились персами. Ахемениды не набирали египтян в свои сухопутные воинства, но услугами моряков пользовались. Те участвовали в походе Хшаяршана-Ксеркса на Элладу, сражались при Артемисии и Саламине. Корабли египтян в нынешние времена не отличались обликом от финикийских, и эллины все их называли на свой привычный лад.
Птолемей поступал подобно персам — не пренебрегал моряками ремту. Однако всё же главную ставку
— Бездельничаете? — прозвучал над ухом голос Аристомена.
— Присоединяйся, — лениво предложил Антенор.
— Нет уж, игры кончились. Приказано подняться на борт «Пчелы» и сидеть там. На всякий случай.
— Что, они уже тут?
— Да, разведчики замечены. Если Перилай не дурак, нападут они ночью или на рассвете. Наши подставились, будто мало тут нас. Да и дороги другой нет. Или вперёд или назад.
«Наши».
Антенор хмыкнул. Спросил недовольно:
— Это что же, на этом корыте ночевать?
— Да.
— Оно качается, — напомнил Демофил, — а я и так всю дорогу блевал.
— Ты и сейчас зелёный, — заметил Антенор.
— Это приказ, — отрезал Аристомен.
— Ну, приказ, так приказ, — пожал плечами Антенор и принялся собирать свой нехитрый скарб.
Он просидел всю ночь, привалившись спиной к хистодоку, опоре мачты, что должна удерживать её при таранном ударе. Мачта на «Пчеле» совсем не убиралась. В море здесь качало меньше всего, бывалые ему подсказали, вот он и спустился в талам, трюм, по привычке, хотя какие волны в лимане? Лужа и лужа.
Гребцы, которым в эту ночь не разрешили сойти на берег, спали в неудобных позах, вповалку, подложив под головы набитые шерстью подушки. Антенор пытался уснуть и не мог. Таращился в темноту, в никуда. Почему-то выдумывал себе сцены свадьбы Геракла. Вот он, сын великого царя, нарядный, в золотом венке. Рядом совсем юная девчушка, испуганно прижимает к едва наметившейся груди куклу, не иначе, свою любимую. Жертву Гере. Жена теперь, не до игрушек. Вот важный, сияющий Птолемей подхватывает гремящую эпиталаму[87]. Вот и он сам, Антенор, в праздничном гиматии. Никогда в жизни не носил гиматий, тем более такой роскошный. Доведётся когда-нибудь поносить?
«Уходи, я задержу их».
Загудела тетива, и стрела унеслась в цель. Антенор обернулся, вздрогнул, очнулся.
Всё-таки задремал?
Наверху по катастроме, боевой палубе, затопали чьи-то ноги, раздались встревоженные голоса.
«Вот и гости пожаловали. Ну, помогай теперь Зевс Эвксен от души их приветить».
И чего молишь? Чужой это праздник, чужой.
Антенор выбрался на палубу, встретился взглядом с Аристоменом. Издалека доносились крики.
— Вот и беготня началась, — сказал криптий, — но наше дело здесь — сторона. Сидим на заднице ровно и ждём. Гости — Мирмидона забота.
К северо-западу от лимана, тем временем, происходило следующее. Разведчики Перилая, как и рассчитывал младший Лагид, ещё накануне наткнулись на лагерь «египтян», вернее ту его часть, которую Менелай хотел продемонстрировать противнику. Увидели шатры, десятка четыре транспортов, вытащенных на берег к западу от мыса Сарпедон. Насчитали пару тысяч человек народу и убрались восвояси. И прежде, чем Эос простёрла свои розовые персты над восточным горизонтом, из тростников вынырнули карийские наёмники Одноглазого и обрушились на спящий лагерь. Подкрались незаметно, ни одна собака не тявкнула.