Ослепительный нож
Шрифт:
Взметень почесал щёку, глянул на княгиню. Евфимия отвернулась:
– Порешите Коротоноса.
Вернулась было к возку. Онцифор преградил путь. Зашагала по ходу возка вперёд. Никто не остановил. Шла и шла… Руки голые стали зябнуть. Когда утеряла вареги? И кожаные рукавицы, что на них надеваются, тоже посеяла. Присела растереть персты снегом. Он валил щедро, спеша скрыть содеянное на большой дороге…
– Встань, госпожа, - прозвучал над ней зов Ядрейки.
– Братья тут пособоровали. Вот решенье ватаги: детей с князем сопроводим
Сын Иван Васильевич погребёт батюшку по достою. И сестру с братом. Ты куда? На чужбину? Евфимия потрясла головой:
– На Москву.
– Тогда забери коня. Степко с Федьком проводят тебя.
– Атаман помолчал и прибавил: - Сам бы сопроводил, да не волен теперь в себе. Принадлежу им, - кивнул в сторону ватаги.
– А цепь крестчатую вернули братья. Прими.
Она убрала руки:
– Не приму.
Он по-отечески коснулся её лба, перекрестил:
– Бывай благополучна, госпожа. Помни Ядрейку. Молись за Взметня.
Она скрыла лик на атамановой груди и отстранилась:
– Будь Бог милостив к тебе!
Ей подвели коня. Ватага с атаманом Взметнём и возком отправилась в сторону Углича. Евфимия же и Степко с Федьком погнали коней к Ростову.
14
Ясным зимним утром шагах в двухстах от Покровской заставы Степко с Федьком остановили коней. Смурые, необщительные, они глянули на Евфимию исподлобья, как на виновницу обременительного для них пути.
– Дальше не идём, - объявил Степко. Федько спросил:
– Коня возьмёшь или нам отдашь? Евфимия спешилась, отдала поводья.
Шиши ускакали с поводным конём. Она вошла в город, заставщики не остановили её.
Чем ближе к Торгу и кремнику, тем гуще двигались сани - дроги, пошевни и возки, - прижимая прохожих к тынам.
У Живого москворецкого моста чернела толпа. Евфимия подошла, спросила молодайку в убрусе:
– Что здесь?
Та отвечала, не оборачиваясь:
– Людей казнят.
– Когда же Бог спасет нас от всего этого?
– не кому-нибудь, а скорее самой себе вслух произнесла Евфимия.
Тут же к ней подкатился с двумя сумами через плечо старенький нищеброд, охотник порассуждать.
– Бог хочет, чтоб все спаслись, - изрёк он.
– Овогда человеколюбие своё и милость являет, овогда же казня, беды дая, насылает глады, бездождье, смерть, тучи тяжкие, поганых нахождения…
Душераздирающие крики пронеслись над толпой, и толпа затихла. Нищеброд так и остался с открытым ртом.
– Что там? Что там?
– спрашивали задние у передних.
Люди стояли плотно, протиснуться не было никакой возможности.
Передние отвечали задним:
– Овому носы среза, овому очи выима… Как князя Василья на зло навели!.. Всяк бо зол зле погибнет!
Толпу
– Что там?
– Прокололи бока, захватили за ребра, подымают на виселицу…
Евфимия, пошарив в многолюдстве глазами, нашла монашествующего в скуфейке с глиняной чернильницей на животе, с пером за ухом. Сразу скажешь: пишет челобитные на Торгу за добрую мзду. Лик важный, борода - надвое.
– Не ведаешь ли, учёный муж, кого и за что казнят?
Писец снизошёл взором к любопытной.
– Изменников государевых. Замысливали неладно. И для того они за такие свои проклятые дела и вымыслы вящим мучением колесованы.
– А допрежь кнутом биты, - вставила всеведущая торговка.
Толпа всколыхнулась, стала редеть. Из гущи выпихнулся дородный гость, охабень распахнут, бобровая шапка набекрень. Чем-то он напомнил ушкуйников, наблюдённых в Новгороде Великом.
– Нецего тут смотреть. Концено. Целовеков зарезали, мясо режут.
– Переказнили всех, - вторила ему щепетуха, выплывавшая следом, как лодка за кораблём.
Евфимия подступила к явному новгородцу:
– Имён не помнишь, добр человек?
– Отцего ж? Помню. Объявляли.
– Он смерил взором странную жёнку с подозрительностью, полной беззлобия. Мол, не злодейского ли поля ягода? Ну да Бог с ней! Начал перечислять имена: - Подеиваев Лука, Бренн Парфён, Давыдов Владимир… Иных не упомню.
– И размашисто зашагал к питейному заведению на мосту.
Евфимия шла за ним. С трудом из-за толчеи миновала мост. Пересекла Торг. Вошла, крестясь, во Фроловские врата. Свернула вправо, направилась вдоль стены. Вот и женская обитель, учреждённая великой княгиней Евдокией, вдовой Донского. Церковь Воскресения никак не достроят. Стоит без верха. Стены и воды подведены по кольцо, где быть верху. Он ещё не сведён.
Евфимия остановилась у привратной калитки. Остоялась. Потом решительно пошла внутрь Кремля, к двору Ховрина, где возвышалась каменная церковь юз движенья. Когда-то входила сюда с отцом. Памятны его слова: «Моё решение несовратно!» Храм и тот, да не тот. Выстроен заново взамен распавшегося в пожаре, при коем Марья-разлучница вызволила её из пылающего дворца. Новый храм величественнее, просторнее. Не пожалел Ховрин средств!
Взяв свечу в ящике на последнюю денежку, она медленно прошествовала на середину, стала пред аналоем, приложилась к праздничной иконе и…
Свеча была поставлена комлем вверх. Обидящая веча! Ставится от обиженного на погибель обидевшему. И не оказалось никого рядом, кто бы видел это, нал молитву от обидящей свечи и произнёс трижды: На зло молящему несть услышания!..»
Сотворив крестное знамение, Евфимия попятилась к выходу. А спустя время постучалась в калитку у врат вознесенской женской обители. Здесь настоятельствовала матушка Марионилла, что, будучи в миру, среди жён боярских, несомненно, знала её отца, а значит, и её самое.