Ослепительный нож

Полуян Вадим Петрович

Отворила инокиня-привратница. Пришелица оглянулась на глухие заплоты кремлёвской улицы, скаты крыш, теремные закоморы в виде опрокинутых сердец, карету, разбрызгивающую рыжую снежную жижу. Не жаль было покидать всё это, только день выдался слишком солнечный.

КОНЧИНЫ

В келье старицы Харитины послушница в подоткнутой ряске, согнувшись в три погибели, оттирала камнем некрашеный деревянный пол. Мысли были о завтрашнем дне, когда, босая и непокрытая,

станет она пред дверьми из притвора в храм, как покаянница перед раем и Небом, моля о входе. Потом её проведут к алтарю и настоятельница спросит: «Что пришла еси, сестра?» И нужно будет отречься от всех страстей и благ мирских, не только от жизни в миру, но и от самого воображения оной. Белица распрямилась, вздохнула. Благ мирских не сподобилась, сызнова воображать пережитое не хочет. И произнесёт она три обета: девства, послушания, нищеты. Девство соблюдено и в миру. С послушанием потруднее: предстоит подавить своволю, каждую из сестёр почесть старшей. Нищета же понудит переносить жёсткую и трудную тесноту. К этому она подготовлена своей предыдущей жизнью. С бестрепетным сердцем трижды подаст ножницы настоятельнице. И произойдёт крестообразное пострижение власов. Положится зачин пребыванию в ангельском образе…

–  Сестра Евфимия, мать Марионилла зовёт!
– просунулась в дверь голова монашки.

Евфимия одёрнула ряску, омыла руки, пошла в покой настоятельницы. Внезапный, непонятный позов удивил её.

Игуменья Вознесенского монастыря хладноликая Марионилла встретила новоначальную не по обычаю строго, а скорее взволнованно:

–  Четвёртый месяц ты с нами. Каково можется в иноческой одежде?

–  Молюсь, матушка, пощусь, готовлюсь к завтрашнему постригу.

–  К завтрашнему, - склонила клобук Марионилла.
– Сегодня же тебя сызнова требует этот мир на малое время.

Белица смотрела, не понимая.

–  Государь наш Василь Васильич, - начала пояснять игуменья, - вот уже третий месяц как занемог. Отощал безмерно, изнурился до страсти. Сухотка у него.

Марионилла прервала речь, глядя на Евфимию. Как бы раздумывала: продолжить ли?

–  Насколько мне ведомо, малоедение вызывает сухотную болезнь, - истиха вымолвила Евфимия.

Игуменья возразила:

–  Нападёт сухотка, так не отъешься.
– И досказана: - Лечцы прикладывали горящий трут к телу, да, видно, перестарались: сделались язвы, начали гнить. Умирает наш государь Василий Васильевич!
– дрогнула каменным ликом Марионилла.

Евфимия ждала молча.

–  Дьяк Василий Беда прислал человека, - повышенным гласом продолжала игуменья.
– Великий князь повелел отыскать тебя. Хочет видеть перед кончиной. Человек ждёт в сенях.

–  Василий Беда?
– испуганно переспросила Евфимия.

–  Не он, а его посыльный, - с досадой поправила Марионилла и приказала: - Исполни государеву волю.

Она возвратилась в келью старицы Харитины, в послушание коей была поставлена. Подсыхающий пол желтел, как свежевыструганный. Старуха будет довольна. Евфимия извлекла из короба единственную свою мирскую сряду: телогрею, бывшую на ней в день казни Мамонов. Середина марта хотя и не морозна, а ветрена.

В сенях рядом с княж человеком ждала игуменья. С молитвой благословила послушницу. Выйдя из ворот, Евфимия, скрепя сердце, оглянулась на монастырь.

Давно не возникало нужды выходить в застенье обители. В тонкой обуви, что не для слякотных улиц, быстро зазябли ноги. Поскорей бы дойти! Она облегчённо

отёрла их у порога, когда с чёрного хода вошли в великокняжеский терем.

Сопровождающий, молчавший в пути, так же безмолвно провёл её по переходам в переднюю и остался за дверью.

А здесь стояли бояре, и люди духовные, и послы иноземные. Гнилостный дух тяжелил дыхание, будто властитель, с коим ждали прощания, уж не живой, а тленный. Евфимия остоялась в свободном углу у окна. Услышала тихую перемолвку двух архиереев: «Идуще же от ран его нежид смертный!» Иноземцы, не опасаясь быть понятыми, обменивались мыслями по-немецки. Евфимии достигли два слова: «Тиран смердит!»

Из государева покоя высунулся Василий Беда и остановился на ней глазами. Занявший место почтенного своего батюшки Фёдора Беды, Василий, будто меж ним и завтрашней инокиней не было ничего худого, очесливо произнёс:

–  Взойди, Евфимия Ивановна.

Она вошла, стараясь унять дыхание, ибо смрад был невыносим. Стала у двери. Увидела одр, окружённый светильниками, столпившихся вкруг него чернецов и вельмож, а главное - лик Василиуса, беззенотный, утерявший человеческий образ.

Ближе всего были к государю Иван Иванович Ряполовский и Иван Юрьевич Патрикеев.

–  Скажи, князь, - глухо обратился Василиус к Ряполовскому.
– Нельзя ли приложить что-нибудь, дабы уничтожить дух?

–  Государь!
– отвечал Ряполовский.
– Как тебе полегчает, тогда бы в рану водки пустить бы…

–  Еремей!
– плачно позвал Василиус придворного лечца Германа.
– Ты пришёл ко мне из своей земли и видел моё великое к тебе жалование. Можно ли что-либо сделать, дабы облегчить болезнь?

Герман подошёл и деловито сказал:

–  Видел, государь, большое твоё жалование ко мне и ласку. Помню твои хлеб-соль. А могу ли, не будучи Богом, сделать мёртвого живым?

Василиус повёл челом, как бы обвёл беззенотным взором присутствующих:

–  Братья, я уж не ваш!

Подошли Спасский архимандрит Трифон и Симоновский Афанасий. Поднесли схимнические одежды: куколь великой схимы и кожаный наплечник - аналав, четвероугольный плат со шнурами. Такой порамник, опускаясь сверху, от шеи, и разделяясь на стороны, обнимает подручье и крестообразно располагается на груди и раменах. Шнуры же обвивают и стягивают тело схимника.

Тут Иван Юрьевич Патрикеев углядел Евфимию у двери и склонился к Василиусу. Потом подал знак деве подойти.

Она стала над отходящим, замерев духом.

–  Евушка!
– позвал он.

–  Вот я перед тобой.

–  Подай утешение, не оставь непрощённым. Она молчала.

–  Скажи слово!
– умолял умирающий. Она склонилась над ним:

–  Не схимься. Грех тебе схиму на себя возлагать.

–  Что? Как?
– не понял великий князь.
– Я хочу принять схиму.

–  Бог накажет за святотатство, - ещё ниже наклонилась Евфимия.
– Внемли последнему моему совету: не принимай схиму!

–  Что эта женщина говорит?
– возмутился архимандрит Афанасий.

–  Евфимия Ивановна!
– образумливал Василий Беда.

–  А дочь Иван Дмитрича-то права, - истиха прозвучал голос Ряполовского на ухо Патрикееву.

Беда схватил Евфимию за руку, прошипел:

–  Поди прочь!

Василиус из последних сил произнёс:

–  Пусть будет по её. Дьяк оставил деву в покое. Бояре заговорили:

–  Государь может превозмочь болезнь.

–  Не дело богопомазаннику покидать мир допрежь смерти.