Ослепительный нож
Шрифт:
Василиус смущённо мял в руках круглую шапочку, ту, что ордынцы носят на бритых головах.
В летнем праздничном охабне со стоячим воротником молодой великий князь смотрелся величаво.
– Изомнёшь свою тафью, - глянула Евфимия на шапочку, вышитую шёлком, золотом, украшенную жемчугом.
– Ах, надоел мне этот колпачок татарский, - проворчал Василиус.
– В Орде носил, чтобы понравиться, надел сегодня по привычке.
– Неправда, что тафью татары выдумали, - заметила Евфимия.
– Её завоеватель Александр носил
Василиус надел тафью и улыбнулся.
– Давно мы не видались, Евушка.
Боярышня ответно улыбнулась, только сдержаннее.
– Прошло время разлуки, - тихо молвила она.
– Сегодня - день особенный!
Василиус, на удивленье, промолчал. Хотя чему же удивляться? Подходили Софья и Шемяка. Дмитрий Юрьич поднял полу шёлковой сорочки до колен, расшитой по воротнику и рукавам золотом. К сорочке пристегнут на петельках стоячий воротник из бархата и жемчуга. В приподнятом подоле - куча ромашек, хотя у Софьи уже сплетен венок. А следом за влюблёнными приспела Марья Ярославна с венком для Всеволожи.
– На, неумеха!
Все поспешили к берегу.
– Я помогал Марье собирать цветы для твоего венка, - похвастался Косой, пройдя мимо Евфимии.
– Как называют эту речку?
– спросила Софья.
– Черторья или Чертолья, - сказал Шемяка.
Бросили венки. Евфимия увидела, как два венка княжон поплыли борзо по течению, а вот её венок застыл на месте, закружился… Не хочет плыть.
– Попал в водоворот, - с сочувствием к боярышне сказал Иван Можайский.
– Истинно чёртова речушка, - проворчал Косой. Василиус уже резко отошёл к мосту, где отдыхали, лёжа на траве, великокняжеские люди: каретный кучер и охрана. Неловкое молчание на берегу не нарушалось, пока он не вернулся.
– Я отослал людей большой дорогой, - сообщил великий князь.
– А мы тропинкой прямиком пройдём Марьину рощу. Подышим лесом. Тут недалече.
– Дело доброе, - обрадовался Дмитрий Юрьич, увлекая Софью на тропу.
Евфимия спросила названого жениха:
– Ты сам тут прежде хаживал?
– Не хаживал, - сказал Василиус.
– Определил на глаз.
– И я не хаживала, - встряла Ярославна.
– Страшно тут.
– Какой страх с четырьмя витязями?
– ободрил Иван Можайский.
Евфимии хотелось углубиться в лес с Василиусом, как Шемяка углубился с Софьей, да не пришлось, шли кучно.
– Ты, Андреич, на себя бы венок кинул, - подмигнул Косой Ивану.
– Скоро ль женишься? Или мать воли не даёт?
Сиротка Ярославна тоненько хихикнула. Меж ними с отрочества завелось подтрунивать над князь-Иваном, материным послушателем.
– Выбор матушки - мой выбор, - не смущаясь, подтвердил Иван.
– Аграфена Александровна не ошибётся, - поддержал его Василиус.
Кончилась тропа. Путь шествующим преградила речка. Поуже прежней и помельче, а не перепрыгнешь.
– Вот так фунт изюму!
– остановился
– Назад идти… Людей с конями и каретой я отослал. А по большой дороге - крюк изрядный. Не поспеем, - растерянно сказал Василиус.
– Как называют эту речку?
– опять спросила Софья.
– Чертблья!
– покатился со смеху Косой.
– Та же речонка, только кругаля дала. Я тут мальчишкой раков лавливал.
– Так что ж ты давеча молчал?
– негодовал Василиус.
Все были в замешательстве. Евфимия, забыв про свой дурной венок, развеселилась, наблюдая спутников.
– Какой же страх с четырьмя витязями?
– напомнила она слова Можайского.
– Ужель вам трёх девиц не перенесть через ручей?
– Воистину!
– обрадованно подхватила Марья и бросилась к Василиусу, ни к кому иному.
Великий князь, приняв нелёгонькую ношу на руки, побрёл повыше щиколотки в охлаждённой осенью воде, не пожалев жёлтых сапог сафьяновых на высоких каблуках с загнутыми острыми носами…
– Мне стыдно, - отступила Софья от Шемяки.
– Чего там!
– усмехнулся Дмитрий Юрьич.
– Через жизнь нести, через ручей перенесу.
Косой с готовностью приблизился к Евфимии. Она, спеша, скинула чёботы зелёного сафьяна, сдёрнула косматые чулки и, подхватив юбки, перешла Чертолью.
Хотелось поравняться с непонятным в этот странный день Василиусом, объясниться, отмести тяжёлые предчувствия… Он шёл об руку с Марьей, набелённой, нарумяненной так неискусно: ресницы насурмила чёрной, брови же коричневою краской…
– Любуешься толстухой-судроглазкой?
– пошёл рядом Косой.
– Что такое судроглазка?
– спросила Всеволожа.
– Ну, судроглазничает, умильно строит Ваське глазки, - пояснил Юрьич.
Вот и конец Марьиной роще. Вот и усадьба Марьи Голтяихи. Здесь, как в обильном граде, - всё потребное для человечьих нужд, от храма Божьего до бани: избы, клети для дворовых, погреба, конюшни, хлевы. Хоромы - в зелени дерев. Кровля презатейливо украшена, как головной убор боярыни. Окна смотрят в мир, как очи у красавицы искусницы, что без сурьмы и краски нипочём не обойдётся. Воротный верх - в виде тройной шатровой башни. И сонм карет перед воротами, и длинный ряд коней у коновязи. Садовой дресвяной дорожкой опоздавшие прошли к двойному красному крыльцу.
– Они пожаловали!
– прозвучал в глубине дома голос наблюдательного дворского.
Столовая палата была полна. Столы ещё пусты. Пирники в дверях наизготове. От сидящих за столами - сверканье украшений, перстней, колтков, цепочек, враных и золотых.
Великая княгиня с хозяйкой - во главе стола. Платье на государыне-матери богатое: шёлковое, обложенное золотым позументом. На шее дорогущее ожерелье с каменьями. На руках парчовые зарукавья, на пальцах золотые перстни. В ушах серьги с самоцветами. На голове венец златожемчужный.