Особый порядок
Шрифт:
– Мы, – отозвался голос хозяйки из комнаты; слышно было, как она соскочила на пол.
Анастасия Алексеевна торопливо вышла в прихожую.
– Андрей Иванович, это вы?! – будто она не верила своим глазам.
– Как видите, это я, Анастасия Алексеевна. Не ждали меня?
– Не ждала, – ответила она машинально, – точнее, не ожидала… Проходите вы туда, дальше, – показала она рукой в сторону зала, – я сейчас выйду.
Карлин прошёл в зал, где, лёжа на диване, Илья читал книгу.
Гость поздоровался и спросил:
– Что
Илья приподнялся с дивана и ответил:
– Так себе… Вы, наверное, к маме?
– Если честно, то к тебе. Поговорить бы с тобой.
Илья удивился и переспросил:
– Ко мне?! Поговорить?!
Однако тут (кстати или некстати, как знать?) вошла Анастасия Алексеевна и сказала:
– Прекрасно, уже нашли о чём говорить.
– С хорошими людьми всегда есть о чём говорить, – быстро ответил Андрей Иванович.
Илья еле сдержал улыбку: он понимал, что это была всего-навсего обронённая ирония и вместе с тем лесть. Впрочем, Карлину нисколько не думалось льстить молодому человеку и уж тем более сколько-нибудь иронизировать. Всякий вправе понимать так, как ему вздумается.
– Посоветовали бы… – хотела продолжить Анастасия Алексеевна.
– Не надо, – прервал её Илья, – я сам разберусь: оно лучше, когда сам.
– Правильно, – поддержал Андрей Иванович.
Пошла между ними беседа, добрая и непринуждённая. За доброй беседой время идёт степенно, но и быстро… Уже начало темнеть.
– Анастасия Алексеевна, – продолжал Андрей Иванович, – если вы не возражаете, то мы, я и Илья, немного побудем на улице.
– Ладно, – она вопросительно посмотрела на Карлина.
Андрей Иванович и Илья вышли на улицу. Веяло уже прохладой, что пробирала лёгкая дрожь, но это ничего; наоборот, даже хорошо: на холоде легче дышится и трезво думается. Они прошли в палисадник, где под окном стояла скамейка, и, расположившись на ней, не сразу начали разговор. Андрей Иванович обдумывал, с чего начать, а Илья пытался предугадать, о чём он станет говорить.
Зажёгся огонь в окнах дома напротив – дома Одовцевых.
– Андрей Иванович, – вдруг обратился Илья, – вы прожили достаточно, чтобы делать молодому поколению, что вроде меня, свои замечания, а также давать советы…
– В которых вы, вероятно, не нуждаетесь.
– Пусть не всегда, – согласился Илья с каким-то сожалением. – Скажите, пожалуйста, вы боролись за своё счастье? – спросил он.
– Кто, я?! – удивился Андрей Иванович, никак не ожидавший постановки такого вопроса.
Илья молчал и ждал, когда он ответит.
– Ну разумеется, – последовал ответ Карлина.
– Вы можете рассказать как?
– Я уверяю тебя, друг, что всё складывалось не так интересно, как тебе кажется.
– И всё же? – настаивал Илья.
Андрей Иванович призадумался: «Но для чего это ему нужно знать? Неужели простое любопытство?»
– И всё же мне об этом говорить как-то не хочется.
– Ладно, если не хочется,
– Увы, к сожалению.
– Вот как! И это вы, Андрей Иванович, говорите как литератор, – возмутился Илья. – Ведь на этом практически и построены все шедевры, построена так называемая вечная борьба добра и зла. Куда без этого?
– Вот как раз-то они, шедевры, и вносят путаницу в нашу действительную жизнь.
– Вы говорите так, будто если не разочаровались, то уж точно разуверились.
– Были на то причины, юный друг. Были…
– Причины в любви?
– И в них, к сожалению.
– Почему к сожалению?
– Если бы на это сразу находились ответы.
– Вот что с людьми делает красота, – задумчиво, монотонно сказал Илья.
– С чего ты взял, что из-за красоты?
– Не знаю, Андрей Иванович… А ваша любовь красивой была? Я имею в виду ту, которую вы любили.
– Да.
– Значит, прав тот, кто сказал, что красота – это страшная сила.
– Я ещё знаю, что красота спасёт мир.
– И это так?
– Честно?.. Сомневаюсь.
– Почему?
– Красота, прости уж за мистику, от демона, а демоническое ничего доброго не сулит.
– Тогда, по-вашему, что спасёт мир?
– Согласие и примирение… Хотя, впрочем, кто его знает; я сам сомневаюсь.
– Или смирение? – внутренне злорадно спросил Илья.
– Очень может быть, – согласился Андрей Иванович и взглянул на Илью.
– А как борьба, которая движет жизнь?
– Борьба вносит хаос и безобразие.
– Если мне жить без борьбы, то я рискую остаться один, не познав счастья в любви, и рискую остаться разочарованным, как… – Илья не договорил.
– Как я?
Илья промолчал. Уже стемнело. На звёздном небе светила луна.
– Не скажи, – не согласился Андрей Иванович. – Видишь, вон на небе луна?
Илья поднял голову.
– Ну вижу, – как бы сделал одолжение Илья.
– Она тоже одинокая в своём роде, даже холодная, а меж тем мы любуемся ею, восхищаемся. И что особенно странно, так это именно влюблённые больше всего устремляют на неё свои взоры. Так что и она, одинокая, холодная, далёкая от нас, привлекает нас же и умеет приносить нам радость.
– Это всё философия, Андрей Иванович.
– А жизнь наша и есть философия. Будь она, жизнь, банальной, разве мы сейчас беседовали бы здесь? Теперь слушай, как выглядит банальностью следующее. Я тоже в своём роде одинок: я любил, и меня любили, была у меня жена, был ребёнок, теперь всего этого нет. Однако я чувствую, что кому-то лишь своим присутствием доставляю если не удовольствие, то, верно, радость – вроде той луны. Ради этого, как-никак, стоит жить.
Илья небрежно усмехнулся, подумал: «Это он всё говорит, имея в виду мою маму. Только она не одинокая, как та луна» – и заявил: