Останется с тобою навсегда
Шрифт:
– Ну, знаешь!
– Я перемахнул через забор, поднялся на крылечко, тихо налег на входную дверь.
В небольшой комнате с нависшим потолком за столиком, крытым клеенкой, при желтом свете свечи сидят Шалагинов и Краснов. На почетном месте, под иконами, начальник штаба полка Сапрыгин. Закрыв глаза, он густо басит.
– Товарищи офицеры!
– вскочил Краснов.
Песня оборвалась. Головы, как по команде, повернулись к нам. Первым пришел в себя Сапрыгин:
– Милости просим, Константин Николаевич, и тебя,
На столе бутылки с мутноватой влагой, закуска - не объешься: репчатый лук, редис, сухари. Я взял бутылку, плеснул самогон на стол, поднес свечу вспыхнуло синее пламя.
– Крепак!
– Точно, с налета берет!
– Встряхнув укороченным чубом, из-за стола вылез Шалапшов.
– А как похмеляться, комбат?
– Рассольчик, как рукой...
– Что же вы нас с замполитом обошли?
– Да вот поминаем нашего друга Петра Петуханова... Сороковой поминальный сегодня...
– Капитан Шалагинов, сядьте!
– крикнул Сапрыгин!
– Нет, я скажу... Вам, товарищ подполковник, подавай шагистику да дыры в черных мишенях...
– Приказываю всем разойтись!
– с неожиданной твердостью сказал Рыбаков.
– Начштаба и комбату Краснову остаться!
– приказал я, Только захлопнулась за Шалагиновым дверь, я повернулся к Краснову:
– Где самогонный аппарат?
Он подавленно молчал.
– Я сейчас по тревоге вызову роту и прикажу обыскать винный завод. Где самогонный аппарат? Ведите!..
Краснов молча повернулся к выходу и как-то не по-военному засеменил вперед нас...
* * *
...Мы шли в три коня - Рыбаков, Сапрыгин и я. Небо затянуло тучами, посыпал мелкий дождик. Молчали до самого лагеря.
Сапрыгин, прощаясь, сказал:
– Ну и лихо вы взяли в оборот Краснова, Константин Николаевич, в один момент раскололся!
Я молчу.
– Чего дурачком прикидываешься? Ты-то про все знал, - оборвал его Рыбаков.
– Неужели так-таки ничего не понял.
– Понять-то понял, но не все принять могу.
– Довольно, начштаба, - потребовал я.
– За организацию пьянки...
– Какой же пьянки?.. Подумаешь, собрались трое друзей...
– За организацию пьянки, за допущение производства самогона - вы же знали, знали об этом!
– я отстраняю вас от должности начальника штаба полка!
– Это мы еще посмотрим!..
– Нечего смотреть, Сапрыгин. На вашей совести кровь Петуханова, отчеканивая каждое слово, сказал Рыбаков.
Сапрыгин пришпорил коня и скрылся в темноте.
Старший лейтенант Краснов сдал батальон и приказом командующего был назначен командиром штрафной роты, куда и отбыл без промедления.
23
Их - одна тысяча, живых, молодых, радующихся и порою грустящих, устающих донельзя, с сильными телами, здоровыми желудками, жадными озорными глазами. Они втянулись в ритм полевой жизни, загорелые и поджарые, шагают по стерне,
Их надо выстроить на полковом плацу, показать самому командарму: вот они, тысяча сержантов. Вчера они еще были солдатами. Трудно им было, ох как трудно! Но они не жаловались - понимали. Торопились. Сам видел, как делали зарубки - еще день учебы прочь!
Ах, как мне хочется отправить их на фронт - одетых по форме! В полковом складе есть для них все. Только вот обувка - обмотки с ботинками. Где же мне взять тысячу пар хотя бы кирзовых сапог? Из Вишняковского больше ничего не вытрясешь. Слава богу, в котлах приварок.
Роненсон?
Вишняковский шепнул мне:
– У товарища Роненсона есть в заначке настоящие курсантские сапоги, еще довоенные.
Как бы его разоружить? Попытка не пытка, уха не откусят - поехал на поклон.
– Крымская твоя душа, за счастьем приехал?
– встречает меня Роненсон.
– Знаете, о чем я думаю, товарищ полковник?
– Горячо пожимаю ему руку.
– В той артели, откуда ты, нет шикарных сапог?
– Да вы же провидец!
– Что ты с меня хочешь? Я уже волнуюсь.
– Всего тысячу пар яловичных.
Роненсон ухватился обеими руками за рыжую голову и оглашенно закричал:
– Ты, Тимаков, думаешь, что я из Ленинграда еще до войны перекачал к себе фабрику "Скороход"? У него тысяча мальчиков, и каждый хочет быть красивым, а с Роненсона - три шкуры! Как в Одессе, да? Так вот, будут твои мальчики фигилять в новых сапожках, И не потому, что ты такой красивый.
– Так почему же?
– Потому что знаю: сейчас ты сядешь на свой драндулет и, как челночное веретено, туда-сюда, пока не вытряхнешь из меня душу...
– Не представляете, как обрадуются выпускники. Спасибо!
– Присылай своего помпохоза с девичьими щечками...
* * *
Рыжее, с кустами засеребрившейся полыни поле, а вокруг деревья тополя, акации, запыленные до самых макушек. Десять дышащих и одинаково зеленых, как клеверные делянки перед косовицей, колонн, щедро залитых лучами сытого августовского солнца, застыли в ожидании. От надраенных до ослепляющего блеска медных труб отскакивали лучи, словно выстрелы.
Я волнуюсь и проклинаю Касима, перекрахмалившего подворотничок, обручем стянута шея.
Секундная стрелка еще раз обернулась вокруг своей оси.
– Едут!
– крик издалека.
Мгновенно одернув китель, шагнул к колоннам:
– Равняйсь!
"Виллис" остановился под ближайшим деревом. Из машины вышли командующий и член Военного совета.
– Смир-рно! Товарищи офицеры!
Ступнями ощущая такты встречного марша, глядя прямо на генерал-полковника, замечая на его морщинистом лице мельчайшие складки, даже седой волосок на кадыке, иду навстречу, В трех шагах замираю: