Остановка

Шестаков Павел Александрович

– Да, да, конечно, - обрадовался я.

Мы молча прошли пару привокзальных кварталов и вышли к реке. Когда-то она несла воды у самой каменной стенки, и тогда набережная называлась набережной по праву, то есть находилась на берегу. Теперь положение изменилось. Река ушла, обмелела или сменила русло, оставив у стенки обширное песчаное пространство, недавно засаженное молодыми деревцами. В осенний день они смотрелись приятно, с золотым отливом. "Когда они подрастут, здесь будет обыкновенная парковая аллея, которую по привычке еще

долго будут величать набережной", - думал я, отвлекаясь от мыслей о предстоящей встрече. Отвлекался, конечно, неправомерно, потому что следовало посоветоваться, как себя вести, распределить роли, ведь она просила меня сказать о смерти Сергея. Тогда просьба не показалась мне сложной, теперь дело выглядело иначе.

– Вы по-прежнему хотите, чтобы именно я сообщил о смерти Сергея Ильича?

– Я хочу больше, - сказала Лена и остановилась.

Мне тоже пришлось остановиться. Вдали между деревьями поблескивала полоска ушедшей от нас сузившейся реки.

– Да, пожалуйста, - отозвался я, вспоминаю поговорку о грузде, попавшем в кузов.

– Если можете... Я прошу вас. Зайдите один.

– А вы?

– Тут рядом автовокзал. Я уеду. Назад.

Невольно я улыбнулся. Мы, кажется, поменялись ролями. Недавно я собирался покинуть ее приблизительно таким же образом.

Однако ее решение показалось мне более разумным. Во всяком случае, меня оно устраивало. Прийти и говорить вместе было бы тяжелее для обоих.

– Я уеду, - повторила Лена, сламывая с дерева засохшую веточку.
– А вас я прошу... Скажите матери, что я все знаю.

До этого она говорила только "мама".

"Ну, совсем хорошо!.."

– Сама я не набралась смелости. Поэтому и прошу вас. Пусть знает, что я знаю. Может быть, она станет терпимее к Вадиму.

Я колебался.

– Но если вам трудно...

– Ничего. Я попытаюсь.

– Спасибо.

– Я провожу вас до автовокзала.

Лена не возразила, и мы опять пошли молча. На площади, откуда отправлялись автобусы, женщины продавали цветы. Я взял несколько белых астр, половину протянул Лене.

– Спасибо. Скажите маме, что у меня все в порядке. И вот еще передайте, пожалуйста.

Это были какие-то бумаги, завернутые в газету.

– Передам.

– Вы найдете дорогу?

– Найду.

– Счастливо. Я позвоню вам.

– Хорошо, - кивнул я, позабыв, что перебрался к Мазину.

К дому Наташи я шел тихой улицей, где старые деревья выстроились рядами вдоль еще более старых, поблекших особняков, когда-то принадлежавших зажиточным владельцам, а потом превращенных в общий городской жилфонд. Фонд этот порядком обветшал и понемногу сносился. На его месте возникали панельные дома, почему-то выходившие на улицу торцом, а не фасадом. В одном из них и жила Наташа. Все было, как положено: овощной магазин в первом этаже и детская площадка во дворе. На площадке здоровые мужики забивали "козла".

В

подъезде я справился со списком жильцов и поднялся на пятый этаж. Дверь отворили сразу, не спрашивая.

"Дочку ждала", - подумал я, разглядывая Наташу.

Конечно, я не узнал бы ее, встретив случайно на улице. Но я был достаточно подготовлен к встрече.

– Здравствуй, Наташа.

Полная женщина в фартуке держала, разведя в стороны, руки, покрытые мукой, и с недоумением смотрела на меня. Она-то подготовлена не была.

– Не узнаешь?

Я взглянул на себя ее глазами, увидел грузного немолодого человека с почти белой головой, и стало грустно.

– Коля?..

Сразу полегчало. Раз узнала, значит, в памяти ее я не чужой, значит, и говорить будет легче.

– Он самый.

И я протянул через порог цветы.

– Что ты! Вот чудак. Да ты войди сначала.

Я вошел.

В квартире было, как во многих современных квартирах - полированная мебель, немецкие обои, но и отличалась она чем-то, какой-то заметной добротностью и порядком. Видно было, что многое здесь сделано своими руками. "Мужчина в доме", - вспомнил я. Однако рассматривать подробно было некогда.

– Не ожидала?

– Нет. Как это ты собрался?

– Так уж получилось. Заехал родные места навестить, а тут такое разное...

– Да ты будто оправдываешься. Молодец, что тряхнул стариной. Я тебя с дочкой познакомлю.

Наташа глянула на часы с некоторым беспокойством.

– Сколько сейчас? Ты электричкой?

– Да.

– И она должна. Видно, в магазин забежала.

Вот так, без раскачки, и пришлось говорить.

– Лена не приедет, Наташа.

– Что? Откуда ты знаешь? Ты знаешь Лену?

– Да, у Полины Антоновны познакомились.

Она не обратила внимания на то, что я не назвал Сергея.

– Почему же не приедет?

Собственно, об ответе на этот естественный вопрос мы с Леной договориться не сообразили. И я сказал то, о чем, может быть, следовало сказать чуть позже.

– Там неприятности, Наташа.

– У Лены?

– Не волнуйся. Нет.

А сам волновался и выражал свои мысли не лучшим образом.

– Видишь ли, Сергей умер, Наташа.

Она еще стояла посреди комнаты с цветами. Я сказал и повернулся к окну, чтобы не наблюдать за ней в эту минуту. Но ничего необычного не произошло.

– Как это случилось?

– Сердце. Неожиданно.

– Как жаль! Так рано.

И все. Обычная, в сущности, реакция на неприятное, но не поражающее болью известие. Так она могла отозваться и на мою смерть.

"Все проходит, - подумал я, несколько обиженный за Сергея.
– Прав он был в дневнике. Она его не любила. А Лена?.."

Хотелось, как говорится, закрыть тему. Не углубляться. Но Лена просила сказать... И Мазин просил слушать. И куда девался алкоголик Перепахин?