Останься со мной
Шрифт:
Глава 6, в которой Василиса принимает решение
Чуден Китеж Златобашенный. Широк, пестр, семью стенами огороженный, семью башнями увенчанный. Терема один другого выше. Дворы один другого богаче. Заборы один другого краше. Стучат лошади подковами, кашляют паром мобили, светятся магической зеленью повозки, пестреют вывески, манят витрины. Только не зевай в полный рот. Иначе хлоп, и нет кошелька. Держи вора! Упустил. Вон он скрылся в толпе таких же голопятых. Им и осень нипочем, и дождь стеклярусный. Набежит туча, затянет мглой густой, пошлет стрелы ледяные. Те летят на мостовую, бьются вдребезги, что хрусталь у нерадивой хозяйки. А как пройдет дождь, смоет пыль, весь город засияет, заблестит умытый
Спроси кого, как царь-батюшка страной правит? Ответит тебе всякий: сидит он в палате золоченой, в кресле дубовом. Под ногами у него сундук, железом окованный, а в том сундуке, среди утиных перьев да на заячьей шкуре, лежит Кощеева смерть, то есть кинжал Мертвого бога. Символ победы света над тьмою.
Все так, да по-другому. В Золотой палате принимает царь Василий посольства, слушает бояр с милостниками и вершит Великий суд. В остальное время трудится он в своем кабинете. Именно туда приходят министры и высокие феодалы, именно там принимаются решения, которые после передадут в думу на обсуждение.
Перед кабинетом, словно верный пес, сидит секретарь. Низенький мягкий человечек с пышными усами и добрым взглядом. Но посторонних, чтобы обмануться, здесь нет. Пес верен лишь своему хозяину и, не задумываясь, перегрызет горло любому, кто посягнет на царский покой. Секретаря боятся. А он улыбается, смотрит ласково и сторожит. Многие пытались его со свету сжить, да все удальцы нынче в снежной Нави. Ведал секретарь не просто бумагами царскими, печатями да делами, а всей тайной службой Гардарики. Хоть считалось, что и нет такой вовсе.
— Вашей старшей дочери сегодня предъявят обвинение. — Перед царем легла стопка документов. – Вот эти можно подписывать не глядя, там волокита сплошная.
— Быстро как. Она созналась? Ей направили нашего защитника?
Писало вдавило чернила в мякоть гербовой бумаги.
— Все отрицает. Защитник уже там. Вы уверены в своем решении? Ее, единственную, принял родовой артефакт. И неглупая ведь. Сами ведь говорили...
— Молчи. Была б пацаном, давно признал бы, а этих трясогузок на юга замуж выдал. А так…
— Но кукла…
— Не начинай, Ивар, Перуна ради! До Василисы последний раз кукла откликнулась на мою прабабку. Но это не помешало моему отцу сесть в царское кресло, а после повторить этот фокус мне. Эфир уходит из мира, словно вода сквозь решето. Родовые артефакты превращаются в старую рухлядь. Толку от их воли нет. Да и магов у нас даже средней руки, сам знаешь, днем с огнем. Оттого и промышленность развиваем, чтоб от волшбы не зависеть.
— Ага, зато от Смогичей зависим, как дитя от мамки. Куда ни ткни, везде их патент. Так. Вот эти бумаги просмотрите, перед тем как подпись ставить, я резолюцию
— Все, как всегда. Славно я волшебный горшочек, производящий деньги и магию.
Царь отложил прошения на край стола.
— За Смогичей не переживай, волхвы сказали, им недолго осталось. Твоя же задача придумать, как успеть их патенты государству передать. Не дело все производство от самобранок до паровозов в частных руках держать. Мир меняется, Ивар, и меняется стремительно. Наша задача — поспеть за ним. Поэтому, чтобы удержать трон, нужен царь. Мужчина, воин, политик, а не девица, у которой настроение от лунного цикла зависит. Но боги не торопятся давать мне сына. Ни законного, ни ублюдка… Вся надежда на женихов. Я, естественно, к Петру склоняюсь, уже и согласие ему на брак дал. Как-никак единственный сын Алатырского высокого феодала, маг, в ударном отряде поповичей служит. Не дурак опять же. Среднюю мою в узде держит, та в рот ему глядит, словно галчонок. А Василиса, — царь потер лоб, раздумывая, — Слишком своевольна. Только клятвы ее и сдерживают…И то не всегда. Потому она, как и положено царской дочери, послужит укреплению власти. Ты прав, зять — упир, хорошее подспорье. Как видишь, я везде соломки постелил и готов к переменам.
***
Пробуждение вышло резким. Василису, словно морковку, вырвало из собственного сна. Вот ее целует беспардонный Смогич. Хлоп, и она на тюремной скамье.
— Каков жук! — Возбуждение носилось по венам, требуя выхода. На языке ощущался горьковато-сладкий привкус жженого сахара. — В моем же сне меня и лобызать вздумал! — Она замолчала. В голове стало тихо-тихо, пусто-пусто. Словно вместо мозга, ее набили ватой. Глупо. Крайне глупо и неуместно пестовать в душе тот сумбур, что вызвал этот выдуманный поцелуй. Или все же настоящий? — Василиса задумчиво провела пальцами по губам, — Есть ли у ее снов воля или это только игры подсознания? И что это за подсознание такое, которое вместо жениха, к которому сотня вопросов, незнакомого промышленника подсовывает. — Она рассердилась и подскочила со скамьи.
Две крысы у самых ног доедали лоснящийся маслом блин.
— Кофея хочу с корицей и пенной шапочкой! — скомандовала она, но мир оказался глух к барским просьбам. Только вспугнутые крысы отбежали подальше.
— Понятно. Дверь, откройся!
Но и дверь осталась безучастной.
По всему выходило, что сновидения действительно закончились. А вот засохшая грязь на ботинках и почти съеденный крысами блин остались. Можно было и дальше прятать голову в песок и мыслить, что сны — это просто сны, но Василиса предпочитала смотреть правде в глаза. Особенно нелицеприятной. Краше та не становилась, но тут уж ничего не поделаешь. Ложь, хоть разряди ее по-царски, хоть в чулан запри, ложью и останется. Отпираться было глупо. Сны ее взаимодействовали с действительностью и, что самое странное меняли ее.
Додумать мысль не успела. Заскрежетала дверь, и молчаливый стражник дернул головой, показывая на выход.
На этот раз в допросной, помимо судебного дознавателя, находился тугарин в традиционном для своей расы многослойном халате. Он расположился в углу, свернув широкий пятнистый хвост кольцами, скрестил на груди руки и неотрывно смотрел на ягу. Пожалуй, так смотрит змея на мышь в ожидании, когда та сорвется и побежит. Яга нервничала. Тугарину нравился вкус ее беспокойства, он трансформировал свой язык в тонкий, раздвоенный и оглаживал им воздух, щуря золотистые глаза.
Завидев Василису, дознаватель вернула утерянное самообладание и молча кивнула на стул.
«Час тишины какой-то», — хмыкнула про себя боярыня. Вчерашние вопросы больше не кружили над ней жалящим роем. Она знала, что получит ответ. Домовой Огана оказался на удивление полезным собеседником. И успел поведать много занимательных вещей. Например, о том, что никто не может запретить приговоренному к смертной казни требовать ордалии. И в таком случае решение богов будет считаться выше людского суда.