Останься со мной
Шрифт:
— Жирный бульон, вкусный. Пей. Подняться можешь? Кости я тебе срастила. Хорошие кости теперь, крепкие. Носи на здоровье! Земля мало взяла. Лавиной в Поясовых горах, ночным детским плачем и гибелью цветка герани у одного промышленника. Неплохо, ей-ей хорошо. Была б ты чародейкой, дороже обошлось бы. Чародеек Эфир держит, Земля не любит, дорого просит.
Василиса приподнялась. Тело ныло, но острой боли, как при переломах, не было.
— Ты лекарь, магичка? Как ты меня вылечила? Сколько я без сознания пролежала? Мне к Калин-мосту надо. – Василиса поморщилась. По горлу
Странная женщина ткнула пальцем в чашку и уставилась на Василису белесым, немигающим взглядом. Боярыня отхлебнула бульон и едва заметно скривилась от рыбного вкуса. Первый глоток дался тяжело. Питье обжигало губы, коробило больное горло, лавой стекало в нутро.
Но постепенно вернулось умение воспринимать мир и делать выводы. Она огляделась кругом. Простой бревенчатый сруб в пять шагов. Без окон, зато с печкой-лежанкой во всю стену, земляным полом, пыльными вязанками трав и всякой снеди. В добавок ко всему этому жуткого вида хозяйка. Порог. Стоило сразу догадаться, что занесло ее в Северный феод, к чуди белоглазой. А может, и вовсе в Межмирье, тогда до Калин-моста и впрямь рукой подать.
Хозяйка, убедившись, что гостья покладисто пьет бульон, села, взяла в руки нож, кость и принялась из нее что-то вырезать, ворча про себя:
— Мааагичка. Слово-то какое юркое. Откуда только вылезло! И что несет? Неясно. А по большому счету, за какими словами не прячься, Кощъ все равно найдет. – Потом подняла свои бесцветные глаза на Василису, посмотрела в упор и твердо, четко выдала вердикт:
— Не она. Но причастная. Первый вестник, первый ключ. Малая косточка, брошенная в чан, создаст большой шум и разбудит Коща магам на погибель. Поспешать надо. Хотелось бы помереть к тому времени, а дел еще невпроворот. Гой, Премудрая, может останешься мост сторожить? Я тебя на заставу определю, будешь к жениху своему в Навь на вечёрки хаживать.
Василиса дернулась, отчего остатки бульона разлились на постель.
— Мать честная! – чуда всплеснула руками. — Кто ж теперь пожар в Лесном феоде тушить будет?! — она выхватила у Василисы чашку, замерла, словно прислушиваясь к миру, потом пробубнила: «Никто видать. Дороже выйдет», — и разбила ее об пол.
— Так хоть узнают пораньше. Эх. Жалко. Хорошая была чашка, полезная. И не смотри на меня своим лекарским взглядом. Не скудоумная я, это в тебе знаний о мире меньше, чем в той чашке, что я нынче с полом встретила. Полу-то хоть бы хны, а чашка вдребезги. Зато великой цели послужила. Хочешь, как она? Нет? И у меня оставаться не хочешь? Я б тебя землю слушать научила. Жааль. Молодец, тогда помни кто ты, и не забывай зачем ты отправилась в Навь.
— Я и так…
— Вот и умница, — не дала договорить чуда. — Там у печи бадья с водой. Мойся до бела, да надевай чистое. Я тебе платье свадебное подготовила, чтоб в этот раз ты жениха чин по чину встретила. Блуза – паучий шелк. В мороз греет, в жару студит, от ветра кроет. Душегрея – куний мех. А шаровары-то! Эх, видел бы их мой дед… Монисто тебе дам золотое, колты эмалевые. Царицей станешь. Василисой Премудрой!
Царицей Василиса становиться не собиралась, потому
Пенная, горячая вода забрала беспокойства последних дней, наполнила силами. Страх перед неведомым отступил, затаился, не получая подпитки. Чего бояться в тепле и сытости? Тревога не еда, какой толк ею впрок напасаться?
Намытая, распаренная, разомлевшая после горячей воды, Василиса приняла от чуды свадебный наряд и ахнула. Хозяйка не шутила, то и впрямь были штаны, бранного тканья блуза и короткорукавная свита на меху. Все пошито по моде тех давних времен, когда и мужчины, и женщины магическим повозкам предпочитали лошадей, а переговорам — сражения…
— Я не надену этого! Срам какой девице в шароварах ходить!
Чуда на это лишь часто-часто закивала и, ни слова не говоря, поманила Василису пальцем. Та последовала, как есть, нагая. Хозяйка откинула полог, ткнула в дверь пальцем. Василиса толкнула ее и вывалилась из избы на чистый, слепяще-белый снег.
Хлопнула дверь.
— Впусти! – Василиса забарабанила в дверь кулаками. В ответ тишина. – Да впусти, ты что творишь?! – И снова молчок. — Открой, надену я твои штаны!
Дверь притворилась на самую малость. В щели показался хитрый белесый глаз.
— Свои я сама ношу, уже поди годков восемьдесят, и еще столько же носить буду. А ты стой на морозе, если срам от тепла отличить не можешь.
— Могу! Впусти, холодно очень.
— Ну заходи, раз тебя любовь не греет.
Василиса переступила порог. Разогнала табун мурашек, растерла руки и покаялась:
— Прости меня. И спасибо тебе за все: и за одежду, и за еду, и за приют.
— И за лечение, — хозяйка подняла указательный палец вверх. — Ладно, полезай в печь. Перепекать тебя буду. Уж много в тебе лишнего, наносного.
Она отворила заслонку печи. Василиса с сомнением посмотрела внутрь.
— Я туда не помещусь.
— Откуда ты знаешь? Пробовала?
— Нет.
— Вот и полезай. Странная ты. Имея собственные глаза и уши, доверяешь чужим языкам.
Делать нечего, пришлось Василисе в печь лезть. Поставила колено, следом еще одно. Согнулась в три погибели и протиснула себя. Внутри и впрямь оказалось просторно, парко и, что уж совсем странно, светло. Чудка захлопнула заслонку и прислонилась к ней спиной. Василиса растянулась и закинула руки за голову, разглядывая удивительное место. Время вытянулось карамельной патокой. Стенки мерцали, словно звезды на ночном небе. Вновь накатило блаженство. Захотелось закрыть глаза и заснуть.
— Исключительно на собственных наблюдениях мир не познаешь! – ответила Василиса, скорее себе, чем старухе.
— Начни с малого. С себя, — прогудело снаружи.
— Я — не мир.
Заслонка заскрежетала. В просвете появилось плоское лицо чуды.
— Ты уверена? Ладно, вылезай. Из тебя каши не сваришь.
— Правильно говорить «с тобой».
— Одними правильностями сыт не будешь, — хозяйка протянула Василисе одежду. Боярыня приняла ее на этот раз без пререканий и принялась натягивать.