Останься со мной
Шрифт:
Расчесала и переплела косу, убрав ее наверх. Волосы больше не мокли. Но оставлять накосник не хотелось. Он, словно единственный мост, связывал ее с прошлой жизнью. С родным миром. С тем, чего она так легко лишилась.
«А было ли там хоть что-то стоящее? То, к чему можно вернуться? Дом? После смерти матери он стал чужим. Семья? Велимир был моей семьей. Чаще в мечтах, чем наяву, но и этого больше нет. Служба? Да, я люблю лекарское дело, но каждое проигранное Макоши сражение отставляло кровоточащую рану на сердце. Я ведь могу назвать по имени каждого, к кому Двуликая повернулась костлявой стороной. И помню задорный взгляд ее живого глаза, уставленного на меня. Живи и помни, Василисушка,
Чуда внимательно наблюдала за тем, как Василиса повертела накосник, потом взяла его за концы ленты и повязала, словно бармы, на груди. Спрятала под блузу. Повернулась вся сосредоточенная, но при этом, по глазам видно, ничего так для себя не решила. Нет якоря. Как такую в Навь пускать? Сгинет, заблудится. Ведь хорошая девка, неглупая, да только много в ней шелухи наносной. В таком возрасте всякий раздвигать границы должен, ставить под сомнение степенность мира, давая тем самым ему новый импульс развития. А эта укрылась за масками зримыми и невидимыми, и не поймешь, где живая девка, а где морок. Только на Щуров надежда. Если чахнет поросль, питать нужно корни. Так и тут.
— Ладно, стоя на месте, подметки не стопчешь. Пошли.
Они вышли из дома, и Василиса уже без волнений смогла рассмотреть то место, в которое попала. Это действительно было межмирье. То, каким оно описано в книгах. Снежная степь столько, сколько хватает взгляда. Ее, словно рана на теле, пересекает река Смородина. Темная, густая, смолистая. Как в такой душу отстирать – загадка. Совсем рядом, буквально руку протяни, – коснешься, высится каменной громадой замок Карачун. Длинная тень его упирается ровной стрелкой в Калин-мост. Василиса отчего-то представляла себе, что он будет красный, коромысленный, с резными столбиками перил, с конными богатырями на заставе. Но увы. У старого обветшалого перехода оказалось до зябкости пусто.
— А где стражники? – В голове рой вопросов, а вылетел этот.
Чуда сплюнула на землю. Впервые с момента встречи Василисе удалось уловить от нее эмоцию. А еще странное движение, словно та поймала шершня на лету и разорвала его на мелкие кусочки. Миг, и в руке не шершень, а натрепанная кудель тьмы. Чуда достала из-за пояса тонкое веретено, подцепила им темное волокно и вытянула его в тонкую нить. Скрутила вдвое да сплела пальцами незамысловатый шнурок.
— Держи, — протянула она шнурок Василисе. – Хорошее проклятье вышло, от души. На руку повяжи. Таким, оказия случится, человека насмерть пришибет. Лишь хлестни. А стражники, те в замке. Напечники. Давай, не лови воздух, словно рыба на мели. Иди и главное возвращайся.
Василиса, делать нечего, поклонилась ведьме в пояс, выкинула из головы лишние мысли и ступила на мост. Стоило взойти на него, как явный мир подернулся белой дымкой и исчез. Остался лишь скрип бревен под ногами да шум воды. Иные звуки отсеклись, развеялись. Воздух сделался густым, плотным. Казалось, впечатай в него руку, и та увязнет. Каждый новый шаг давался с трудом. Василиса стиснула зубы и с упорством крестьянской кобылы продолжила путь. Ноги налились свинцом, тело сковала судорога. Калин-мост не пускал. Сердце зашлось рваным ритмом. Мир мертвых выдавливал человеческое тепло, противился, ломал волю. Хотелось согнуться пополам, а лучше лечь и никогда больше не подниматься. Прильнуть щекой к холодным заиндевелым бревнам и слушать, слушать как бьются волны Смородины о деревянные подпоры. Василиса огляделась. Как за ней, так и впереди мерцало белесое ничто. Оно пытливо смотрело в самую душу, ворошило, доставая то, что в тяжести своей давно опустилось на самое дно, да там и позабылось.
Под ногами хрустнуло. Словно взрыв, словно гром божественной кары. Василиса
— Щур рода Премудрых, прошу дать мне право прохода в Навь!
Руку обожгло. В лицо ударил ветер. Вытрепал пряди с косы, разогнал душную хмарь.
«Кровь Премудрых, — зашелестело вокруг, — Крепкая, терпкая, истинная. Нашшша».
«Своя, своя», — разнеслось от края моста к краю.
Дышать сразу стало легче. Невидимые тиски ослабли. Василиса поднялась и увидела вереницу белых теней. Предки, которые не ушли на перерождение, а добровольно остались в Нави хранить род. От цариц, чьи портреты висят в тронном зале до тех, о ком память хранят лишь родовые книги. Много, очень много, и ни одного мужа, сплошь женщины. Но может так и должно быть у княжьей семьи? Или это только у них род такой странный?
«Иди к нам, иди, покажись».
И она пошла. Первый шаг еще дался с трудом, но каждый следующий легче. Кости под ногами рассыпались снежным прахом. Приблизилась и едва удержала вздох счастья.
— Мама? Но как, ты же… — Тень с почти забытыми чертами, смущенно развела руками.
«Сама поразилась… Порой удивительные русла прокладывает кровь через века. Иди вперед и не бойся».
Василиса коснулась кончиками пальцев материнской руки и сделала еще шаг.
«Слишком много лишних клятв. Освобождаю»! — раздался трескучий голос, и Василиса узнала старушку. Прабабка царя Василия, она присутствовала на обряде инициации и ратовала за то, чтобы Василису приняли в род. Увы. Бастарды без магии правителю ни к чему.
«Освобождаем, благословляем, напутствуем», — раздавалось раз за разом, пока наконец Щуры не кончились. В отдалении от них самой последней стояла молодая женщина. Похожая на Василису как сестра. Она смерила нежданную гостью долгим тяжелым взглядом. Потом протянула призрачную руку к девичьей груди, там, где под блузой грел накосник и замерла, прикрыв глаза. Всхлипнула. Эхом издалека прилетел стон: «Убей!» — тот самый, который Василиса слышала однажды во сне, когда Велимир притянул ее в Навь.
«Я носила то же имя… я тоже любила и подвела всех. Не повторяй моих ошибок… Помоги ему, прошу. Я покажу», — основательница рода взяла ее за руки, и белый мир Нави налился яркими красками. Василиса от неожиданности зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила себя перед грозным худощавым мужчиной в старинных одеждах.
Глава 8, в которой творится великое зло
— Девочка моя! — В стальном голосе, привыкшем скорее повелевать, чем ласкать, сквозила такая мягкость, которой Василиса отродясь не слышала. К горлу подкатил ком. Вот, казалось бы, какая разница, кто как кому говорит, а чувствуешь, что не к тебе это, и обидно, хоть плачь. — С возвращением. Выросла-то как. Похорошела. Словно яблоко наливное стала. О твоей красоте да мудрости по всей Гардарике молва идет. Знаешь, порой мне кажется, что я способен лишь сеять войну и пожинать тлен. Но гляжу на тебя и радуюсь… Двуликая, каким же я был глупцом, когда возжелал бессмертия! Отчего не понял сразу, что истинное оно в детях. Хвала небу, я наконец осознал это, и срок моей вечности подойдет к концу.