Остап Бендер в Крыму
Шрифт:
Расстался Остап с Березовскими, как хороший давнишний их друг, как желанный вестник, передавший привет от родственников графини. Условились, при надобности встретиться и поработать над удовлетворением «просьбы родственников покойной графини Воронцовой-Дашковой». Уходя, Бендер сказал:
— Некоторое время я буду в Алупке. А вы не обращайте внимания на мое присутствие среди экскурсантов. Я подумаю о вашей мне помощи. И вы подумайте, чем можете помочь нашему делу.
Глава X. О ТОМ, КАК
К садовничихе Дарье Семеновне Остап пошел уже с «представителем «радиокомитета» Шурой Балагановым. Оставив Адама Казимировича с автомобилем у дворца, они отправились на Севастопольскую улицу пешком.
Была вторая половина дня. На площади между татарской мечетью и рестораном «Алупка» оживленно гудел местный базар. Пройдя его, молочные братья поднялись по улице к верхней дороге, ведущей к Севастополю. Отыскав без труда указанный Березовским дом, друзья были встречены старушкой, женой умершего графского садовника, и мило, располагающе улыбаясь ей, представились, как сборщики материалов для газеты и радио о жизни наследницы графа Воронцова.
— Ну, что ж, коли так, проходите в комнату, товарищи, — пригласила хозяйка компаньонов в дом.
Это была старенькая сухонькая женщина более восьмидесяти лет. Ее почти детские руки поминутно вытирали платочком слезящиеся глаза. Седые, как лунь, волосики были собраны в узелок, перевязанный черной лентой. Свободный сарафан никак не делал ее солидней, а наоборот, болтался на ней балахоном.
Комната, куда вошли Остап и рыжекудрый молодец, была небольшой, боковая дверь из нее вела, очевидно, в кухню. Мебель была довольно убогая и почти современная. Ничего не напоминало о прошлом, а тем более, о графском дворце. Осмотревшись, Остап как-то недоверчиво спросил:
— Мы не ошиблись, Дарья Семеновна, вы жена одного из покойных садовников графа Воронцова?
— Да уж я, это так, товарищи, — и указала рукой на стену.
Там, на солнечном пятне от окна, в красно-коричневой рамке под стеклом, висела грамота. Одна удостоверяла, что садовник Егоров Кирилл Филимонович является по велению графа садовником парково-садовых угодий, прилегающих к дворцу в Алупке. Что ему разрешается с ведома управляющего имением… И дальше указывался перечень того, что ему разрешается: уход и посадка растений, наем людей для садовых землекопных работ и другое. А внизу, в уголке этой грамоты красовалась сургучная печать с вензелем и гербом императорского наместника Таврии.
— Вот только и осталось от покойного, — сказала старушка, стоя позади гостей, которые прочли и рассматривали грамоту.
— Так вас переселили из хозяйственного корпуса сюда? — сочувствующе спросил Остап, опускаясь на стул.
— Так уже повелела власть. Когда были силы, я служила там дворничихой, до двадцать девятого, а когда здоровье не дало больше служить, то вот и выделили мне комнату, значит.
Балаганов сидел рядом со своим предводителем и с чувством жалости глядел на хозяйку.
— Так вы, очевидно,
— Да уж… Провожать не провожала, конечно, но как Елизавета Андреевна покидала дворец, видела… А вот Кирилл мой, покойник, царствие ему небесное, тот видел лучше, чем я. Он мне поведал все как было. Он тогда с рабочими в Нижнем парке, как раз у Чайного домика садоводством занимался.
— Ой, интересно, уважаемая Дарья Семеновна, — расплылся в улыбке Балаганов. — Расскажите нам, что видели, а потом и поведал вам Кирилл Филимонович.
Бендер хотел было уже по привычке одернуть «брата Васю», но воздержался, услышав дельную просьбу его, да еще с такой ноткой мольбы в голосе.
— А что тут рассказывать, товарищи… Когда Врангелю, значит, пришлось покидать Крым, за графиней пришел военный пароход. Офицеры, значит, приплыли к Чайному на лодке. Елизавета Андреевна с ними и поплыла к пароходу, а на нем и за границу уехала. Вот все, что я могу сказать и от себя и со слов покойника.
— А вещи какие-нибудь графиня взяла с собой? Ну, чемоданы, скажем, баулы? — спросил Бендер.
— Как я видела у дворца, — покачала головой старушка, — я как раз лестницу со львами обметала, то видела, как наша графинюшка с офицерами и прошла мимо. Взглянула на меня и очень расстроенным таким голосом тихо сказала: «Не прощаюсь, Дарьюшка, надеюсь скоро увидимся вновь, любезненькая…» А затем подошла к своему любимому спящему льву и провела рукой, значит, по его гриве… И не ошибусь, если скажу, что в глазах ее стояли слезы… — ведя разговор с неожиданными, необычными гостями, старушка все время утирала слезящиеся глаза, а когда произнесла слова о слезах своей бывшей хозяйки, то и подавно начала глаза старательно протирать.
— Значит, Дарья Семеновна, последняя хозяйка дворца уезжала отсюда налегке?
— Истинно так. Вещей ни у нее, ни у офицеров, которые шли за ней, ни у кого не было. Разве что, только ротмистр держал в руке сумку нашей графинюшки. Да и то, не тяжелую, видать.
— Значит, Елизавета Андреевна ничего с собой не взяла, — констатировал с затаенным облегчением Остап.
Старушка тернула платочком свои глазки и, поняв это замечание по-своему, усмехнулась и сказала:
— Что же она могла с собой взять? Любимого ею спящего льва? И подумать было нечего…
— И вы, Дарья Семеновна, ничего не знаете о драгоценностях, которые графиня Воронцова-Дашкова оставила? — спросил Остап.
— Ничего, товарищи, совсем ничего, — покачала седенькой головкой старушка.
— И не слышали об этом? — голосом тихим и не требовательным спросил Ос-тап.
— И не слышала, — отвела в сторону глаза хозяйка. — Если уж вас это так интересует, то надо порасспрашивать других, милые товарищи.
После небольшой паузы, Остап спросил:
— Вы сказали, порасспрашивать других, дорогая Дарья Семеновна. А кто эти другие? Где их найти? Не могли бы вы нам подсказать?