Остаться в живых
Шрифт:
Наутро после нашей первой здесь ночевки ярдах в двадцати от меня из кустов выскочил молодой олень. Я выстрелил в него прежде, чем успел подумать, что мне нельзя поднимать шум. В результате у нас появился изрядный запас оленины, и Лэнки раз в день поднимался пожевать мяса, а потом вновь заваливался спать бревно бревном.
Я уже начал подумывать, что он уже никогда больше не поднимется на ноги, и совсем загрустил. Вдобавок на таком открытом месте нам никак не следовало задерживаться так долго. Два раза в день мне приходилось водить лошадок на водопой, и, как
На третье утро я открыл глаза, потянулся, надел ботинки и шляпу и, машинально кинув взгляд туда, где все это время спал Лэнки, так и подскочил от удивления. Мой спутник исчез!
Серые предрассветные сумерки сменил розовый свет зари, потом встало солнце. Лэнки не появлялся. А вместе с ним пропали серая красотка Тома Экера, седло и уздечка.
У меня возникло горькое чувство, что долговязый, должно быть, ускакал ночью, не желая ни оставаться со мной и дальше, ни хотя бы сказать «до свидания». Такой поступок выглядел бы вполне логично, но меня до глубины души уязвила мысль, что Лэнки мог вот так просто взять и уехать.
Ну а потом, этак за пару часов до полудня, в проходе с восточной стороны послышалось ржание. Я скользнул в заросли погуще и, прихватив винтовку, выглянул. По правде говоря, я почти ожидал увидеть цепь всадников с ружьями на изготовку.
Но только я добрался до края заросшего кустарником пятачка, дабы оценить опасность, как снова услышал ржание и в ответ, выдав наше злосчастное убежище, отозвалась «медвежья» лошадь Лэнки! К счастью, не успел я толком струхнуть, как увидел, что по склону холма взбирается кобылка Тома Экера, а в седле у нее подпрыгивает не кто иной, как старина Лэнки!
Глава 29
ВРАГ ПОДБРАСЫВАЕТ НАМ ИДЕЮ
Замечу кстати, что подпрыгивал не только Лэнки, ибо вокруг седла громоздилось множество кое-как связанных тючков и пакетов, а каждый шаг кобылицы сопровождался кошмарным звоном металла.
Заметив меня, Лэнки помахал рукой и громко расхохотался. Сна у него больше не было ни в одном глазу. Напротив, кривая физиономия моего друга так и светилась удовольствием и энергией. Подскакав к пятачку, где стояли мустанги, он спешился и указал мне на кучу свертков.
— Разгружай, братишка, — скомандовал Лэнки. — Я все это упаковывал и взваливал на серую, так что теперь настал твой черед поработать. К тому же внутри найдется немало такого, что согреет тебе душу.
Так оно и случилось!
Развернув все это множество пакетов и свертков, я обнаружил превосходную сахарную ветчину, полбока замечательной грудинки, кофе, сахар, консервированную кукурузу, томаты, свежеиспеченный хлеб, пару увесистых пакетов домашних булочек с финиками, изюмом и тому подобными вкусностями, банки клубничного, сливового и моего любимого черносмородинного джема, лучше которого нет ничего на свете, и еще прорву всякой всячины.
— Господи помилуй, дружище, я отродясь не видал столько прекрасной жратвы! — возопил я.
— Давай раскладывай все
Я уже чертовски долго сидел на одном мясе, и от одной мысли обо всех этих сокровищах у меня слюнки потекли. Я быстренько поджарил на огне несколько кусков оленины, дабы, так сказать, заложить фундамент обеда, сварил кофе, а потом мы уселись скрестив ноги и ели до тех пор, пока наши животы чуть не лопнули. Но и после того, как я уже не мог больше проглотить ни куска, мне все еще хотелось есть.
Лэнки прилег, опираясь спиной на небольшой бугорок, сдвинул на затылок шляпу и ухмыльнулся, ужасно довольный самим собой, мной и целым светом. Убрать за собой остатки трапезы ему и в голову не пришло, но, как я уже говорил, от такой работы долговязый всегда отлынивал при любой возможности. Меня всегда восхищало, с какой изворотливостью он всегда находил предлог уклониться от мелких дневных дел, и я охотно брал на себя и его часть дневных трудов. Да я бы, по правде сказать, сделал что угодно, лишь бы Лэнки было хорошо!
Тем временем долговязый покуривал, периодически, пихая в рот домашние сдобы с финиками. Косточки так и отлетали от его белых и крепких, похожих на лошадиные зубов.
— У кого ты приобрел всю эту снедь, Лэнки? — полюбопытствовал я, тоже глубоко и с наслаждением затягиваясь.
— Не знаю, — ответствовал мой спутник.
— То есть как это? — опешил я.
— Видишь ли, брат, когда я заглянул в бакалейную лавку, было уже слишком поздно и все давно ушли. Так что пришлось открыть дверь отмычкой.
У меня аж челюсть отвисла.
— Господи, Лэнки… — пробормотал я. — Неужели ради нескольких консервных банок ты ограбил бакалейную лавку?
Он снова ухмыльнулся самым добродушным образом:
— Знаешь, сынок, мне уже случалось покупать припасы, и я знаю, что почем. Вот и оставил деньги на прилавке. Или по-твоему, я должен был поднять хозяина в четыре часа утра? К тому же, увидев меня, всякий стал бы задавать кучу ненужных вопросов, на которые я вовсе не жажду отвечать. И так уже люди болтают всякий вздор. Вот, полюбуйся!
С этими словами Лэнки вытащил из кармана газету и протянул мне. Признаться, с первого взгляда на первую полосу и заголовки на развороте у меня глаза полезли на лоб.
Не стану и пытаться передать вам все это слово в слово — пересказ отнял бы у нас слишком много времени. Но все сообщения вертелись вокруг некоего Нельсона Грэя, хорошо известного мне молодого человека, чья судьба волновала меня так же сильно, как моя собственная. В статье сообщалось, что означенный Грэй побывал на ранчо Порсонов и Роберта Мида при самых захватывающих обстоятельствах, что вся округа крайне взбудоражена и разыскивает его. Кроме того, я узнал, что город Кэтхилл на народные пожертвования увеличил награду за голову преступника или сведения, могущие привести к его поимке, до двух тысяч долларов! От такой новости ледяной холод пробрал меня до мозга костей.