Осторожно, треножник!
Шрифт:
А что имели в виду авторы? Крученых вспоминал:
«[Я] предложил: «Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина». Маяковский добавил: «С Парохода современности». Кто-то – «сбросить с Парохода».
Маяковский: “Сбросить – это как будто они там были, нет, надо бросить с парохода…”» ( Русский футуризм 2000: 376–377)
Этот вариант и был принят.
Вслушаемся в аргументацию Маяковского. Сбросить/ выбросить значило бы признать, что «они там были», поэтому надо бросить . Но если их там не было, чего о них тревожиться? Достаточно их на
Конечно, это бросить звучит не совсем гладко. Один из тогдашних вождей футуризма, Бенедикт Лившиц, в составлении «Пощечины» не участвовавший, был вообще недоволен стилистикой, да и содержанием манифеста:
«[Т]екст… манифеста был для меня совершенно неприемлем. Я спал с Пушкиным под подушкой – да я ли один? <…> и сбрасывать его, вкупе с Достоевским и Толстым, с “парохода современности” мне представлялось лицемерием». [162]
Особенно возмущал меня стиль манифеста…: наряду с предельно “индустриальной” семантикой “парохода современности” и “высоты небоскребов”… – вынырнувшие из захолустно провинциальных глубин “зори неведомых красот” и “зарницы новой грядущей красоты” <…>
С удивлением наткнулся я в общей мешанине на фразу о “бумажных латах брюсовского воина”, оброненную мною в ночной беседе с Маяковским…, только он мог нанизать ее рядом с явно принадлежавшими ему выражениями вроде “парфюмерного блуда Бальмонта”… и уже типичным для него призывом “стоять на глыбе слова мы среди моря свиста и негодования”» ( Лившиц 1978 : 82–83).
Но высоколобый эстет Лившиц, ориентирующийся на французский авангард (Рембо, Малларме, Лафорга) и, сам того не замечая, переправляющий бросить обратно на сбрасывать , просто не отдает себе отчета в природе описываемого им явления. Мешанина пышных штампов и полуграмотных новаций, взывающая к насилию – над языком, классиками, литературными соперниками, читателем, – как раз и составляла суть футуристического переворота.
Особенно любил картины насилия Маяковский (см.: Жолковский 2005 ), желавший «кастетом кроиться у мира в черепе». Он был очень изобретателен в придумывании казней, иногда жестоких до нелепости, предпочтительно с применением техники.
Выбирая,
которая помягче и почище,
по гостиным
за миллиардершами
гонялись грузовичищи.
Не убежать!
Сороконогая
мебель раскинула лов.
Топтала людей гардеробами,
протыкала ножками столов.
(«150 000 000!»; Маяковский 1963, 1: 505–506 )
Пусть из наследников,
из наследниц варево
варится в коронах-котлах! <… >
Пусть будет так,
чтоб каждый проглоченный
глоток
желудок жег!
Чтоб ножницами оборачивался бифштекс
сочный,
вспарывая стенки кишок!
(«Сволочи!»; Маяковский 1963, 1: 300–302 )
Впрочем, традиционная казнь сбрасыванием в воду его тоже устраивала:
Ты <… >
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе <…>
– о, четырежды славься, благословенная! —
(«Ода революции»; Маяковский 1963, 1: 247 )
Любил он и пароходы, с которыми охотно связывал дух революционного насилия.
В
кровь, а не водица.
Мы идём
сквозь револьверный лай,
чтобы,
умирая,
воплотиться
в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
(«Товарищу Нетте, пароходу и человеку»; Маяковский 1963, 2: 151–152 )
Но в роли орудия казни пароход у него встречается, вроде бы, только в «Пощечине…» и еще раз, бегло, – в «Мистерии-Буфф» (II, 14), когда нечистые сбрасывают чистых с парохода-ковчега.
Нечистые <… >
Вооружаются…, загоняют чистых на корму. Мелькают пятки сбрасываемых чистых <… >
Батрак
Ишь, злюка!
Кузнец
Вали ее, ребята, в дырку люка!
Трубочист
Не задохся бы тама —
все-таки дама.
Батрак
Что мямлить! <… >
Кузнец
Товарищи!
Сапогами отшвыривайте кликуш.
(Маяковский 1963, 1: 431–432 )
Потом что-то подобное будет разыграно в фильме «Айболит-66» Ролана Быкова:
Бармалей (Быков). Это мой корабль! Я его захватил! Прыгайте все в воду! Айболит (Ефремов). Но… тогда мы все погибнем?! Бармалей . А как же! <…> 1-й разбойник (Смирнов). Лишние вещи – за борт! <… > 2-й разбойник (Мкртчян). Доктор! За борт!
2
Умерщвление с помощью плавсредства имеет почтенную родословную. С древности оно было одним из разнообразных способов применения высшей меры – на стыке сбрасывания (со скалы, башни, минарета… в воду, на камни, в пропасть, в каменоломню…) и утопления (в море, реке, болоте, бочке с мальвазией…), иногда с предварительным зашиванием в мешок. Некоторые из засвидетельствованных историей особо изощренных видов казни наверняка привлекли бы внимание Маяковского, если бы не остались ему, обучавшемуся азбуке с вывесок, неизвестны.
Уникальное по своему техническому уровню корабельное убийство было предпринято Нероном по отношению к собственной матери.
«Нерон <…> приказал командующему флотом заманить свою мамашу на особый разборный корабль. Причем корма этого корабля была устроена таким образом, что она могла внезапно отделяться, и все находящиеся на ней падали в воду.
И старуха, которая хотела подальше удалиться от своего сына, с удовольствием, конечно, воспользовалась любезным приглашением и сдуру села на этот корабль. И вдруг она вскоре очутилась в воде <…> Тем не менее <…> [о]на начала плавать и нырять и, хватаясь за деревянные части корабля, все-таки удержалась на морской поверхности. А близкие друзья этой старухи вскоре подоспели и вытащили ее на берег» ( М. Зощенко , «Голубая книга», раздел «Коварство»; Зощенко 2008: 490–491).
История настолько фантастическая, что хочется заподозрить Зощенко (которого с детства преследовала боязнь воды) в выдумке. Однако все это и даже больше находим в «Анналах» Тацита (XIV, 3—10; Тацит 1993: 253–257).
Кстати, распадающийся корабль – был не единственным техническим изобретением, нацеленным Нероном на собственную мать. До этого по его заказу был изготовлен механический потолок, который мог быть обрушен на нее во время сна. Обе конструктивные идеи Нерон, считавший себя великим актером, почерпнул из театральной машинерии. Сплав садизма, искусства, технологии и власти хорошо знакомый.