Остров Буян
Шрифт:
– Гонец к тебе прискакал… с грамотой… – дворецкий осекся.
– От кого? – Романов вдруг вспыхнул: гонец не предвещал добра.
Грамота могла быть только от царя. Царь любил обличать в письмах того, с кем бывал в ссоре.
– Не смею сказать от кого, боярин, – ответил дворецкий.
Романов удивленно взглянул на старика.
– Чего не смеешь сказать? От дьявола, что ли, гонец?!
– Что ты, боярин, Христос с тобой! – пробормотал дворецкий, крестясь.
– От кого же еще?
– Человечий гонец и грамота человечья, –
– Давай хоть грамоту, что ты морочишь! – воскликнул Никита Иванович.
– Сказывает гонец – тебе одному в свои руки даст.
Никита Иванович рассердился:
– Чего ты, старик, разумничаешъ без меры? Князя Якова, что ли, страшишься? Так не страшись, сказывай, как бы я один в доме…
Дворецкий сделал шаг вперед и набрал воздуха, но вдруг выпустил его, словно кузнечный мех, и бессильно сказал:
– Не могу, не смею, боярин Никита Иваныч, хоть на куски режь!.. Никого не страшусь, а сам по себе молвить не смею.
Романов изловчился и крепко схватил старика за бороду.
– Сказывай! – прошипел он.
Князь Яков обдумывал шахматный ход и не поднимал от доски взгляда во все время.
– Города Пскова всяких людей гонец, – прошептал старик одними губами, без звука.
Боярин выпустил его бороду и опустился без сил назад на скамью, весь покрывшись холодным потом.
– Свечи зажег бы, – переведя дух, сказал он. – Вишь, свечеряло – игры не видать…
3
Рыжебородый казак Мокей осторожно, стараясь ничего не задеть, боком протиснулся в дверь, у порога упал на колени и поклонился в землю.
– Смилуйся, боярин Никита Иваныч! Молим тебя, смилуйся! – Он поднял лицо и снова ударил лбом об пол.
– Встань, – произнес боярин Никита.
– Не встану, боярин. Смилуйся, государь, возьми сиротинок псковских челобитье!
– Встань, говорю! – властно сказал боярин.
Казак поднялся с пола, но не встал с колен.
– Смилуйся, боярин, пожалей сирот, возьми челобитье, – опять повторил Мокей, протягивая свернутый столбец.
Узнав о прибытии гонца, боярин Черкасский оставил Романова. Он даже сделал вид, что не слышал сказанного дворецким.
Казак Мокей стоял на коленях, протянув запечатанный столбец, а боярин Романов думал. Ему было страшно взять в руки эту бумагу. Взять ее в руки – значило двинуть первую пешку… Два часа назад Никита Иванович не задумался бы об этом, но размышление наедине с собою самим охладило его пыл. После того как ушел князь Яков, Романов начал бояться даже его.
Он знал, что Черкасский прав, когда говорил, что народ встанет по одному слову Никиты Романова, что народ ему верит и чтит его. Он знал также ж то, что во всем государстве нет уголка, где бы народ не желал перемен. Середние и меньшие посадские, стрельцы, казаки, крестьяне, холопы, попы, монастырские служки по всем городам и уездам готовы подняться, и даже в самой Москве
И боярин Романов представил себе разъяренное море людей, как два года назад, когда по просьбе царя он выходил к народу и народ требовал выдать Морозова, Плещеева и Траханиотова. Никита Иванович знал, что и сейчас народ прокричит: «Отдай нам Бориса Морозова да Илью Милославского…» И потом народ закричит: «Здрав буди, боярин Никита Иванович!» И он представил себе срубленные головы Морозова и Милославского и многих других из тех, что кричали ему обидные слова в Думе.
Но вместе с тем он представил себе пожары по всей Москве, убитых людей по улицам, кровь, разорение…
И что будет делать он дальше? Пронский и Трубецкой станут ему льстить, приедет из ссылки Раф Всеволожский, князь Яков сделается его правой рукою…
– Смилуйся, государь, возьми сиротинок псковских челобитье, – поклонился опять в землю Мокей.
А что, если кто-нибудь уже узнал, что этот казак в его доме? Эта внезапная мысль обожгла Романова.
Схватят, начнут пытать да спросят: «Хотел стать царем? Принимал челобитные псковских воров?»
У боярина прошел по спине холодок.
Но кто же его знал, этого рыжего казака, – таков ли он крепок…
– Смилуйся, боярин, прими!.. – повторил Мокей и снова ударил лбом об пол.
– Встань, давай сюда грамоту, – внятно сказал Никита Иванович.
Мокей обрадованно вскочил, подал ему столбец и, подавая, поцеловал красивую, еще крепкую руку боярина.
– Как ты, вор, от воров государеву боярину грамоты смеешь нести?! Чаете – боярин Никита государю изменщик? – грозно нахмурив седые брови, спросил Никита Иванович.
– Смилуйся, не испытывай сироту твоего, государь! – поклонился казак, снова падая на колени.
– Молчи, холоп! – неистово закричал Романов и замахнулся палкой. – Как смеешь меня государем звать? Изменщик! Ты государю крест целовал…
– Без умысла, великий боярин! Прости, боярин, коли неладно молвил со страху: вовек ни единого боярина доселе в глаза не видал…
– Встань, – приказал Романов. – Что в грамоте писано?
– Не ведаю, боярин. Грамоты составляли выборные, а мне отвезти велел подьячий Томила Слепой да тебе тайным обычаем в руки отдать, – не вставая с колен, отвечал казак.
– От кого втай?
– От бояр-изменщиков, кои немцам Русь продают.
– Каких вы бояр государевых нашли в изменном деле? – нахмурился Романов.
– Писано тут, боярин: Морозова да Илью Милославского. Доказчики есть на них. Во Всегородней избе к расспросу приведены разные лица, кои за рубежом были. И немцы тоже с расспроса сказывали…
Романов насторожился при этих словах казака. Слишком уверенно говорил казак об измене бояр, чтобы это могло быть пустыми словами. А если в самом деле… тогда можно спокойно сидеть в Москве и ждать, когда недруги свалятся сами с высоких мест…