Остров (др. перевод)
Шрифт:
Мария сопротивлялась, но не слишком, ей и самой отчаянно хотелось пойти в таверну.
– Но что я ему скажу? – встревоженно спросила она.
– Не думай об этом! – успокоила ее Фотини. – Мужчины вроде Маноли не заставят тебя об этом беспокоиться, по крайней мере долго. Он сам найдет что сказать.
Фотини оказалась права. Как только они вошли в таверну, Маноли мгновенно овладел ситуацией. Он не стал спрашивать, почему девушка оказалась здесь, а просто пригласил Марию присоединиться к нему, он тут же принялся расспрашивать о ее житье-бытье, о том, как дела у ее отца. Потом, куда более дерзко, чем местные мужчины в таких случаях,
– В Айос-Николаосе новый кинотеатр открылся. Не хотите пойти туда со мной?
Мария, и без того уже порозовевшая от волнения, покраснела еще сильнее. Она уставилась на собственные колени и едва сумела ответить.
– Это было бы замечательно, – произнесла она наконец. – Но, вообще-то, здесь у нас так не принято… ходить в кино с человеком, которого едва знаешь.
– Ну, это не проблема, я приглашу и Фотини со Стефаносом. Они сыграют роль дуэний. Давайте поедем в понедельник. По понедельникам таверна ведь закрыта, так?
Прежде чем Мария успела что-либо осознать, и всерьез обеспокоиться, и придумать какие-нибудь причины для отказа, свидание уже было организовано. Через три дня они все должны отправиться в Айос-Николаос.
Манеры Маноли были безупречны, и их поход в кино превратился в еженедельное событие. Каждый понедельник они вчетвером около семи часов отправлялись в путь, чтобы провести вечер как следует: посмотреть последний сеанс, а потом еще и поужинать.
Гиоргис был в восторге, видя, что за его дочерью ухаживает такой красивый и интересный человек, который давно уже ему нравился, еще до того, как его дочь с ним познакомилась. Хотя, конечно, его ухаживание было уж слишком современным – все началось до каких-либо официальных переговоров, – но, в конце концов, и время было другим, а то, что Мария не встречалась с Маноли наедине, помогало избежать неодобрительных разговоров старших женщин деревни.
Все четверо искренне наслаждались обществом друг друга и поездками, уводившими их от повседневной жизненной рутины в Плаке. Они много смеялись, иной раз буквально сгибаясь от хохота из-за шуток Маноли.
Мария стала позволять себе роскошь мечтаний и представляла, что могла бы провести остаток своей жизни, глядя на это красивое, скульптурное лицо, и видеть, как оно постепенно стареет от жизни и смеха. Иногда, смотря прямо в глаза Маноли, Мария чувствовала, как по ее затылку пробегает легкий холодок, а ладони становятся влажными. И даже в самые теплые вечера она иной раз невольно содрогалась. Для нее все это было внове, за ней никто еще так не ухаживал. Какой же яркий свет приносил Маноли в ее бесцветную жизнь! Иногда Мария даже гадала, а может ли он хоть к чему-то на свете относиться серьезно. Его кипучая энергия заражала всех вокруг. Мария никогда не испытывала такой беспечной радости и уже начала думать, что вот эта эйфория и есть любовь.
Но рассудительность и сознание долга все же заставляли Марию думать и о том, что будет с ее отцом, если она выйдет замуж. Ведь в большинстве случаев девушки переезжали к мужьям и их родителям, оставив собственных родных. Конечно, родители Маноли давно умерли, но все равно невозможно было представить, чтобы он перебрался в их маленький домик в Плаке. При его происхождении подобное недопустимо. Эта проблема постоянно мучила Марию, ей казалось нелепым и то, что Маноли до сих пор ни разу ее не поцеловал.
Но Маноли вел себя безупречно, потому что давно уже решил: единственным способом
Но время шло, и Маноли видел, как Мария становится все смелее, начинает отвечать на его взгляды. Пристально наблюдая за ней, Маноли с удовлетворением замечал, как начинает быстрее биться тонкая голубая жилка на чудесной шейке Марии, прежде чем на лице девушки наконец появлялась улыбка. Маноли знал, что, если бы он сейчас решил овладеть этой девственностью, ему пришлось бы навсегда покинуть Плаку. Хотя в прошлом Маноли не одну и не двух лишил девственности, даже он не смог бы обидеть прелестную Марию. И что было куда более важно, внутренний голос требовал от него, чтобы он держался поосторожнее. Видимо, для Маноли действительно настала пора осесть на месте.
Анна же, остававшаяся вдали от событий, горела завистью и негодованием. Маноли почти не появлялся у нее с того самого дня, как были приглашены на обед Гиоргис и Мария, а в тех случаях, когда собиралась вся семья, он держался подальше от Анны. Да как он смел обращаться с ней подобным образом? Но вскоре от отца она узнала, что Маноли ухаживает за Марией. Он что, решил пошутить, подразнить ее? Если бы только Анна могла как-то показать ему, что ей на это плевать. Но такой возможности не подворачивалось, а потому и облегчения не наступало. Анна отчаянно старалась не думать обо всем этом, не представлять Маноли и Марию рядом, – и от раздражения, чтобы отвлечься, пустилась в весьма экстравагантные проекты переделки дома.
Но все это время она знала, что события в Плаке неумолимо развиваются. А ей и пожаловаться было некому, поэтому ярость нарастала в Анне, как давление пара в скороварке.
Андреас, озадаченный странным настроением жены, постоянно спрашивал, в чем дело, но слышал в ответ, что с ней все в порядке. И он сдался. Но Андреас уже почувствовал, что безмятежный период их брака, с нежными взглядами и ласковыми словами, миновал, и все больше и больше углублялся в дела имения. Элефтерия тоже заметила перемены. Всего несколько месяцев назад Анна выглядела такой счастливой и жизнерадостной, а теперь казалась постоянно обозленной.
Скрывать свои чувства было для Анны совсем неестественно. Ей хотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы, но, когда время от времени отец и Мария навещали ее, о Маноли никто даже не упоминал.
Мария каким-то шестым чувством ощущала, что ее дружба с Маноли выглядит как некое вторжение на территорию Анны. Возможно, сестра смотрит на семью Вандулакис как на свою собственность. Так зачем же ухудшать дело, говоря об этом? Мария, конечно, даже не представляла всю степень ярости Анны и думала, что некоторая рассеянность сестры связана с тем, что той никак не удается зачать ребенка.