Остров Инобыль. Роман-катастрофа
Шрифт:
Юз проснулся пустым, как кошелек рядового пенсионера. «Вот тебе, бабушка, и лужайка зелени! Маэстро, выбирайте делянку! — подумал он. Кошмары гнут — видать к дождю!» Едва брезжило утро.
Юз накинул шлафрок, сладко зевнул и, не умывшись, побежал записать воспоминания о сне на диктофон, но поленился и сел за письменный стол разобрать почту. Он взял большой светонепроницаемый пакет, на котором была наклеена белая бумажка с надписью:
«Ярчайшему представителю информационного рэкета Юзефу Змиевичу».
Юз взвесил пакет на ладони для диагностики по части гексогена. Потом вскрыл его и пробежал глазами.
— Ага… «Лапсердачные
Юз чиркнул кресалом зажигалки, поджег и швырнул пакет в камин. Потом умылся, позавтракал, заглянул еще и в электронный почтовый ящик. А уже потом позвонил жене и сказал, чтоб не приезжала, что работает, что после полудня поедет на одну из городских свалок, где — по слухам — постоянно проживает один очень известный в прошлом киноактер Коробьин.
Жену его звали Лолой вот уже двадцать два года, с тех самых пор, как родилась.
— Мне, Лолка, тут такой сон навеяло! — сказал Юз. — Фамилии какие-то, имена, Одесский порт, пожары… К чему пожары снятся? К наводнению? Ты шутишь, а меня тут чуть не женили… Да во сне, во сне, разумеется! Да, да… Под вечер запели гормоны… Да, Лолка… Да, шутка старая… Как и ты, Лолка!..
15
После завтрака Змиевич выгнал из гаража свой маково-красный «гольф», заключил гараж, а воротясь, увидел живописную картину. Подле его авто гарцевал на белой кобылице отставной генерал и депутат Госдумы от левой оппозиции, мрачный до угрюмости Василий Жучков. Босые пятки его покоились в стременах.
— Добрый день вам, Василий Васильевич! Тут мне из Витебска звонили… И вы знаете, что там творится?
— Витебск в Белоруссии! — сообщил генерал, имея ввиду, что это вне сферы его влияния, и он ни за что не отвечает.
— Правильно, пять! Витебск в Беларуси! Так вот там мертвецы встают из могил!
— Та-а-ак… И что же?
— Так вот я и хочу вас спросить: вы сам-то кто будете — тот самый депутат Жучков, всенародно избранный, или памятник генералу Жучкову работы скульптора Клыкова?
Генерал подумал, пока Юз протирал лобовое стекло, и сказал:
— Ты не стекло протирай — ты очки протри, а потом и спрашивай!
Конь гневно косил на правую оппозицию в лице Змиевича.
Юз был силен в подобных пикировках. Он продолжил эскападу:
— Вы, генерал, сейчас с этими пятками похожи на графа Толстого, а в этой бухарской тюбетейке и на Максима Горького одновременно! А где же ваши боевые походные портянки? А-а, понял… Вы их, разумеется, отдали нищим и обездоленным… Где же я эти пятки видел? Ах, да-да-да… Я видел их по телевизору, когда вы из Афганистана драпали!
— Ах ты, интернационал-бандит!.. — Жучков яростно кусал ус, кобыла его грызла удила. — Ах, Змеевич!..
Юз проверил «дворники».
— Змиевич, а не Змеевич, фельдмаршал… Это оскорбление моих чести и достоинства…
Жучков сильно раздул ноздри:
— Что?! Честь?! Достоинство?!
— Но согласитесь, о, избранник народа! — «интернационалов» можно понять: они берут чужое.
Он резко надавил на клаксон, надеясь, что кобыла депутата дрогнет, понесет и унесет депутата, но та и не шевельнулась, лишь хвостиком махнула. Жучков кричал что-то, тщась перекрыть вой клаксона. Слух Юза выхватывал лишь слово «народ».
— Панургово стадо ваш народ… — говорил Юз, усаживаясь за кормило и прилаживая к воротнику ветровки рабочий микрофон. — Утром после революции ты ему, народу, стопку поднеси — через день-другой он сам дедовскую шабелюку из избы в шинок потащит…
Юз сильно хлопнул дверцей и увидел в зеркальце, что белая кобылица сделала курбет.
Он уже вырулил на прямую и помчал по ней, но генерал все еще гнал кобылицу вслед, пока встречный ветер не сорвал с бритой головы тюбетейку.
«Господи! — начал говорить на диктофон Юз Змиевич, хотя имя Господне было для него ни чем иным, как риторической завитушкой. — Чудны дела твои! Люди ищут путей к обществу всеобщего изобилия и личного благоденствия, они, подобно сонмищам саранчи, пожирают окружающий мир и выделяют отбросы, отбросы и еще раз отбросы своего нашествия. И в изобилии этих отбросов философически спокойно живут изгои кажущегося благопристойным общества. Это — каста неприкасаемых: всеядные умные вороны, и глупые чайки — бакланы, болезненно жирные кошки, забывшие кошачью гигиену, и крысы-снобы — короли подземелий, трущоб и свалок, и… Впрочем, искушенный читатель смекнет, что стоит за этим моим «и». Да, человекообразные. Инопланетяне? Гуманоиды? Скорее, гамноеды…»
Юз прерывается, размышляя, подойдет ли такой материал «Свободе», и продолжает:
«…Почему этих человекообразных так тянет гниение и тление? Они хотят психологически подготовить себя к смерти, умирая здесь заживо? Ведь каждому ясно, что с так называемой «санкционированной свалки» вода уходит обратно в большие города, обогащенная ртутью, альдегидами, примесями тяжелых, а то и радиоактивных, металлов. А бомжи — живут! Не напрасно говорят, что после ядерной войны на планете останутся крысы, тараканы. Добавлю от себя: и бомжи. Они ушли на мусорные свалки, как «во время оно» уходили иные люди в монастыри, в скиты, в катакомбы? Как уходили в Сибирь, на Алтай? Или они ушли за свободой от властей, в гуманности которых разуверились. Чтобы определить для себя точку зрения на эту категорию людей, с утра я сел в машину и двинулся за город по заданному маршруту…»
16
Юз любил слушать не столько свои радио-опусы по «Свободе», сколько рабочие записи. И любил страстно. Потому работал на себя, как на публику.
«Вони пока не чувствую, но вижу пустыню — вижу мусорные такыры, тянущиеся к подошве мусорных гор. На пике местной Джомолунгмы — человек в позе усталого путника, который стоит на краю ущелья и думает: «Там слева — Сухум, там справа — Батум… А где же трамвайная остановка?» Вижу металлические створчатые ворота. Вижу убегающие вглубь территории человеческие, все же фигурки… Их три. Все трое — в резиновых сапогах и с вилами, которыми, вероятно, ворошат горы своего добра… Вижу полусгоревшую лачужку… Вышел мужик, расстегнулся — ага! Застегнулся, замер, увидев мою машину… Так, так… Побежал на полусогнутых к бараку конторы… То есть я замечен, господа. Что ж, вода дырочку найдет…»