Остров, одетый в джерси
Шрифт:
Не могу сказать, чтобы такое имя меня не удивило. Но за границей может быть всякое. Мигрень, так Мигрень.
Я кивнул индусу. Он помахал мне рукой. Ага. С одним познакомились.
Как я узнал позже, индуса звали Мриген. Но англичанам никак не удавалось выговорить его имя правильно. Поэтому до самого конца учебы его продолжали звать Мигренью. Но мы-то будем называть его правильно.
Тем временем женщина-сова перешла к худому индусу.
— Это Кумарагуру-буру-муру…
Худой индус поднял указательный палец и сказал:
— Кумарагурубаран.
Он
Понятно, что произнести подобного имени никто кроме самого Кумарагурубарана не мог. Поэтому до конца учебы мы называли его просто Кумар, что, между прочим, означает «Великий». Конечно, обладатель такого имени не мог быть простым человеком.
А мы продолжали знакомство.
— Это Ханна, она из Канады.
— Значит, все-таки не племянница, — понял я и помахал ей рукой.
4
— А меня зовут Олуэн. Веду тут хозяйство. Я — хаузкипер.
Слово это звучало также необычно и торжественно, как, например, «обергофмаршал». Оно походило на воинское звание. Я подумал, что если у обычной домашней хозяйки и может случиться на кухне или в комнатах беспорядок, то у хаузкипера — никогда.
Но «хаузкипер» я выговаривал легко, а вот Олуэн никак не выговаривалось. Всякий раз у меня выходило Оулен, что, между прочим, в переводе означает «сова». Так я и звал ее до конца курсов. И Олуэн на это не обижалась, потому что и вправду немного походила на сову.
Затем Олуэн поднялась, и я снова увидел, как крепко она стоит на ногах. Да и плечи у нее были такими, что без труда выдерживали тяжесть ведения хозяйства.
— А ТЕПЕРЬ: ЗАПОМНИТЕ НАШ РАСПОРЯДОК!
Я достал ручку с блокнотом, потому что это дело лучше было записать: Олуэн-хаузкипер принялась загибать пальцы один за другим, они ложились на ладонь как солдаты, которых обергофмаршал кладет на плац.
— Семь тридцать — подъем. Восемь ноль ноль — спуск к завтраку. Двенадцать тридцать — ланч. Восемнадцать тридцать — обед. Двадцать два ноль ноль — отбой. И постарайтесь не нарушать, а то, знаете…
Мы кивнули, показывая, что, может, конечно, и не знаем, но все же догадываемся.
— А по воскресеньям вы будете мыть посуду сами. Потому что воскресенье у меня выходной.
— Чуть-чуть помедленнее, — попросил я, — а-то я записываю.
Олуэн подождала, когда я закончу писать, и вдруг хлопнула ладонью по столу. От страха я начертил длинную линию через весь блокнот.
— И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ УНОСИТЬ ПОСУДУ В КОМНАТЫ. НАКАЗАНИЕ ЗА УНОС ПОСУДЫ — СМЕРТЬ!
Если бы Кумар не имел такой темный цвет лица, то он наверняка побелел бы от страха, поскольку, говоря о смерти, Олуэн смотрела на него. То ли он уже уносил посуду в свою комнату, то ли вскоре намеревался это сделать. Во всяком случае, в этот момент кофейный цвет его лица разбавило молоко.
Затем Олуэн повернулась ко мне.
Я никой посуды в комнаты не уносил и поэтому мне бледнеть было нечего. Но я все же побледнел.
—
Вслед за Олуэн я вышел в коридорчик и стал подниматься по лестнице. Ступеньки походили на клавиши пианино. Когда на них нажимала Олуэн они говорили «крокодайл!». А когда наступал я шептали «сван».
Под эти странные звуки мы взошли на второй этаж и начали подниматься на третий.
На стене лестничного пролета висели за стеклами картины, изображающие различных животных. То я видел зебру, которая бежала по моему лбу, то птицу, которая высиживала яйца, в моем правом ухе.
На площадке третьего этажа Олуэн свернула к правой двери и провернула в ее скважине ключ.
Бело-золотой свет рухнул на меня, и я чуть не скатился вниз по лестнице.
Вслед за Олуэн я вошел в комнату, которую можно было справедливо назвать мансардой.
Мансарда — лучшее жилье для поэта. В мансарде легче и пишется, и дышится. Да и поглядеть на мир лучше из-под самой крыши.
Медитировать, кстати, в мансарде тоже хорошо.
Окно комнаты висело прямо над зоопарком. И я мог, не вставая из-за стола, поглядеть почти на любого зверя.
Над зоопарком плыли облака в форме редких и исчезающих зверей.
Напротив мансарды находилась вольера с лемурами. Они сидели на верхушках деревьев, как грачи, и кричали «гав-гав».
— Как вам комната? Не низковат ли потолок?
А потолок действительно был низковат. Я не мог здесь подпрыгнуть, не ударившись о него.
Но прыгать я и не собирался.
— Очень хорошая комната. И потолок не такой уж низкий. Тут даже в шапке-гребешке ходить можно.
В доказательство я надел на голову шапку-гребешок и стал в ней ходить по комнате. Туда-сюда, туда-сюда.
— Тогда держите ключ.
Я взял из рук Олуэн ключ и увидел, что на нем имеется брелок — пластмассовая рамочка с надписью «квагга».
— У нас все комнаты названы именами исчезнувших животных. Напротив вас — «Странствующий голубь», под вами — «Дронт», а Мигрень и Кумар живут в «Тасманском волке».
5
— А сейчас вы должны пройти к профессору Фа! — убедительно сказала Олуэн.
Я вздрогнул.
«Профессор Фа!» — это звучало страшно.
Это было похоже на вскрик африканца, плохо владеющего английским языком.
Но Олуэн улыбнулась мне.
— Сходите и приходите. Мы будем иметь ланч!
Именно так она и сказала — «иметь ланч». Англичане никогда не едят ланч, они его исключительно имеют. Мысль о ланче, который будет вскоре иметься, придавала храбрости.
Я выяснил, в какой именно части особняка можно искать профессора и пустился в поход по зданию, поскрипывая его деревянными полами.
Через пять минут я пересек прихожую в обратном направлении и вышел в мощеный крупнозернистым булыжником двор. Справа располагалась древнейшая пристройка. Оттуда пахло не то каретным смазочным маслом, не то породистыми гончими псами.