Остров традиции
Шрифт:
– Ага, себя не собрал и жив остался, - понимающе кивнул профессор.
Подробно Конрад остановился на шести месяцах после дембеля (переслужил почти полгода, отпустили, когда заблагорассудилось). Он в очередной раз потерял прописку, и причалить было некуда: родители далече, а друзей и подавно никогда не было. Устраиваться на работу в том социально-моральном климате, где иметь работу есть величайшее позорище и куда престижнее добывать себе на пропитание разбоем, грабежом, рэкетом или, на худой конец, спекуляцией, было, как говорят, новые поколения, в лом. Вообще - рыпаться, дёргаться, чесаться было определённо в лом. Хотелось одного - подбить бабки и отдохнуть. Изголодавшийся за тридцать месяцев по нормальному человеческому
– А что же вам мешало отправиться по их стопам?
– перебил профессор.
– Потом, если позволите. Долго, - отмахнулся гость.
– Целый комплекс причин. Некоторые я назвал, но вы не уловили...
Короче, после долгих поисков Конрад совершенно случайно выяснил, что жив ещё профессор Иоганнес Клир, острый, независимый ум, некогда властитель интеллигентских дум, автор блистательных публицистических статей, радетель культурного и нравственного воспитания сволочей, кладезь энциклопедических познаний. На сбор справок о его местопребывании ушло три недели. Оказалось, этот реликтовый зубробизон вошёл в конфликт с администрацией университета, где преподавал на протяжении всей "переделки" (второй и последней "оттепели"), и был с треском низвергнут, в результате чего перенёс очередной инфаркт, какое-то время ещё пыжился, писал для журналов, но следующий инфаркт доконал его вконец. И теперь, наполовину парализованный, он доживает свой век в глухомани, на даче, вдали от больших городов, буйных страстей и больных вопросов.
Стандартная сволочная ситуация: мужчины празднословят, базлают, базарят, а тем временем на кухне женщина готовит обед.
Красивая женщина.
Нынешние сволочи мало читали, а если кого и читали, то Льва Толстого. Он, кстати, очень хороший писатель. Лев Толстой прямо заявлял, что самого слова "красивое" нет в лексиконе людей, вынужденных добывать в поте лица своего скудный насущный хлеб. А коль скоро добытчиков хлеба насущного писатель почитал единственной солью земли, он низверг "красивое" с его красивого пьедестала и вычеркнул из списка подлинных ценностей. И многие согласились с ним: хлеб насущный годился в пищу, а "красивое" - разве что для причастия.
Когда Великий Катаклизм основательно перетряхнул прогнившую за тысячелетия пирамиду ценностей, всплывшие на гребне его бурных волн новые Главные Сволочи подсунули неглавным свою мерку, свой аршин, свою систему координат. И пожалуй, одно лишь усердие в добыче хлеба в качестве основополагающей добродетели не подверглось ревизии. И Страна Сволочей превратилась в Страну Некрасивых Людей, озабоченных хлебом единым, который "всему голова".
Но как сволочи ни лезли вон из кожи, хлеба становилось всё меньше и меньше, невзирая на то, что люди становились всё менее красивы.
И чуть перевалив за тридцать, женщина-сволочанка бывала прокручена в мясорубках, раздавлена в соковыжималках, раздроблена в кофемолках, вздрючена-навьючена, жилиста-жириста, тело искорёжено коррозией, душа в порослях коросты, становишься ниже ростом, волосы - водоросли, рожа кирпича просит, пробивается ранняя проседь, оторви да брось, под лавку брысь, грязь да грызнь - скотская жизнь. Замордованная морда, замозоленные мозги, замороченные очи.
И если вдруг кто-то уберёг от прели свою прелесть и от удушья - свою душу и от ржи - свою наружность до возраста бальзаковского...
Разве только когда Главные Сволочи под аплодисменты когорты предынфарктников провозгласили новый курс, вошедший в разноязычные анналы под кодом "Peredelka", сволочанкам неожиданно захотелось быть красивыми. Даже многим мужчинам-сволочам. Интерес к Льву Толстому упал. Некрасивые люди временно похорошели - да вот незадача: хлебные запасы страны, как на грех, совсем истощились. И вот результат: в короткий срок, опять несказанно подурнев, сволочи Львом Толстым подтирают анус: вместе с хлебом насущным исчезла и туалетная бумага.
Что же современным сволочам кушать-то? Каков ассортимент блюд? Извольте -
Первые блюда: суп из топора, суп из куриных зуб, потом - суп с котом.
Вторые блюда: лапша на уши, берёзовая каша, собачина с цепью, ошейником и досками ("пятый сорт, рубим вместе с будкой").
Напитки: табуретовый самогон, тормозная жидкость, птичье молоко (говорят, что кур доят).
На десерт: трава лебеда, ягода бузина, кукиш с маслом, говно на палочке, самокрутка с маком, дырка от бублика с таком.
Приправы: нитраты, нитриты, гербициды, пестициды, собственные соки с повышенной кислотностью.
Какая уж тут кровь с молоком, когда зубы на полке?
Такое обстоятельство: был ещё один хороший писатель, Достоевский. Он никогда не импонировал новым правителям страны - ещё бы, имел неосторожность во всеуслышание заявить, что красота - ни больше, ни меньше - "спасёт мир".
Женщина по имени Анна Клир вряд ли когда-либо всерьёз задумывалась о том, чтобы спасти мир. Просто с генами баламута-папы ей передалась активная нелюбовь ко всем последствиям Великого Катаклизма, к Главным Сволочам. И Анна подняла на щит - Красоту, и преданнейше служила - Красоте.
Её не смутил даже тот факт, что сограждане в конце концов сочли Достоевского тоже качественной туалетной бумагой. Поскольку вкусившие демократии и гласности сограждане, эстествуя, не служили службу в храме Красоты, но Красоту пытались поставить себе на службу. Вместо того, чтобы к ней причаститься, они хотели ею - обладать.
Нет, нет, упаси Господи, Анна Клир не пыталась спасти мир. Она просто возделывала свой сад.
И сад Анну кормил. Потому что её гастрономическая политика зиждилась на рекомендациях ревнителей вкусной и здоровой пищи - Шелтона, Брэгга и К. Шелтон, Брэгг и К категорически отвергали жареное, солёное, кофе, комбинации белков с крахмалами, разных видов белков, крахмала с сахарами и много чего ещё. Зато превозносили пареные овощи, натуральные соки, подножный корм (одуванчики-подорожники). Се суть эликсиры долголетия и жизнелюбия, говорили Шелтон, Брэгг и К. И правоту свою подтверждали жизнью своей - в девяносто лет переплывали пролив Па-де-Кале и созерцали время от времени то чайку Джонатана, то Будду.
А коль скоро Анна была не прочь если не Па-де-Кале переплыть, то хотя бы Джонатана узреть, она ещё в относительно сытые времена со всей ответственностью подошла к организации надомной агропромии, самоучкой дошла до вершин агрономии, запаслась семенами на много лет вперёд. И треть сада сделалась огородом, а светлицы домиков-времянок превратились в теплицы.
– С лёгким паром, - рассмеялась Анна.
– Спасибочки. За мной пятак, - откликнулся Стефан.
Юный купальщик сиял лицом, сверкал зубами, пылал загаром и пел всеми фибрами души - этакий Тонио Крёгер. "Как водичка?", - спросила Анна.
– "Ништяк водичка, мокрая. Аппетит стимулирует. Волчий! Любой баланды три тарелки скушаю".
– "Это ты моё угощение баландой зовёшь", - в шутку оскорбилась Анна.
– "Ну что вы, вашего супчика - бочку одолею".