Остров в глубинах моря

Альенде Исабель

— Всех, кроме меня, — уточнил Вальморен.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помогла, или нет?

— Хорошо, я прикажу Просперу Камбрею, чтобы подготовил каких-нибудь рабов.

— Ну нет, что ты! На этом экономить нельзя! Те, что с ноля, не годятся: они забитые. Я лично займусь этим делом и найду для тебя домашнюю прислугу, — решила вопрос Виолетта.

Зарите должно было исполниться девять, когда Виолетта выкупила ее у мадам Дельфины, француженки с ватными кудрями и бюстом индюшки, — женщины зрелого возраста, но хорошо сохранившейся, учитывая всю неблагоприятность местного климата. Дельфина Паскаль была вдовой скромного французского чиновника, но производила впечатление дамы, вознесенной на вершину благодаря своим связям с большими белыми, хотя они и вспоминали о ней исключительно в случае необходимости провернуть мутные делишки. Официально она жила на пенсию покойного мужа и на доход от уроков игры на клавикордах

для барышень, но из-под полы торговала краденым, занималась сводничеством и в самых крайних случаях практиковала аборты. Также она потихоньку давала уроки французского языка кое-каким горевшим желанием сойти за белых кокоткам, которых даже при вполне подходящем цвете кожи выдавал акцент. Так она познакомилась с Виолеттой Буазье, одной из самых светлокожих своих учениц, но без всякой претензии на офранцуживание; наоборот, девочка совершенно запросто упоминала свою сенегальскую бабку. Она стремилась правильно говорить по-французски, чтобы заставить своих белых друзей себя уважать. У мадам Дельфины было всего два раба: купленный по дешевке из-за искривленных костей старик Оноре, на которого падала вся работа, включая готовку, и Зарите — Тете — девочка-мулатка, попавшая в ее руки младенцем нескольких недель от роду и не стоившая ей ни копейки. Когда Виолетта купила ее для Эухении Гарсиа дель Солар, девчонка была тощей — одни вертикали и углы, с нечесаной гривой густых волос, но двигалась она изящно и обладала благородными чертами лица и глазами цвета жидкого меда. Может статься, думала Виолетта, что у девочки, как и у нее самой, сенегальские корни. Тете рано оценила преимущества, которые давало молчание и выполнение приказаний с отсутствующим видом, нимало не показывая, что понимаешь то, что происходит вокруг тебя, но Виолетта всегда подозревала, что девчонка гораздо более сообразительна, чем можно было заключить с первого взгляда. Виолетта, как правило, вообще не обращала внимания на рабов — за исключением Лулы, она их считала товаром, — но эта пигалица вызывала в ней симпатию. Чем-то они с ней были похожи, хотя сама она была свободной, красивой и у нее было то преимущество, что ее баловала мать и желали все до единого мужчины, встречавшиеся ей на пути. Ничем таким похвалиться Тете не могла — она была всего лишь маленькой оборванной рабыней, — но Виолетта почуяла силу ее характера. В возрасте Тете она тоже представляла собой пучок костей, пока не расцвела в ранней юности, когда резкие линии превратились в округлости и установились те формы, что принесли ей известность. Тогда мать начала учить ее профессии, которую ставила выше других, поскольку профессия эта, в отличие от работы служанки, не согнет ей спину. Виолетта оказалась хорошей ученицей и к тому времени, когда мать ее была убита, могла уже и сама справляться при помощи Лулы, защищавшей ее с ревнивой преданностью. Благодаря этой доброй женщине она не нуждалась в покровительстве сутенера и процветала в той неблагодарной сфере, в которой другие девушки теряли здоровье, а порой и саму жизнь. Едва у Виолетты возникла идея раздобыть собственную рабыню для супруги Тулуза Вальморена, она вспомнила о Тете. «И почему тебя так волнует эта соплячка?» — спросила не отличавшаяся излишней доверчивостью Лула, когда узнала о ее намерениях. «Так, нашло что-то, предчувствие, что ли… Кажется, что когда-нибудь наши дороги пересекутся» — так звучало единственное объяснение, которое пришло в голову Виолетте. Лула раскинула свои ракушки каури, но удовлетворительного ответа не получила. Такого рода гадание не подходило для выяснения самых главных вопросов, оно годилось только по мелочам.

Мадам Дельфина приняла Виолетту в тесной гостиной, в которой клавикорды казались огромными как слон. Они уселись на хлипкие стулья с гнутыми ножками выпить кофе из малюсеньких, будто для карликов, расписанных цветами чашечек и поговорить — обо всем сразу и ни о чем, как случалось уже не раз. После нескольких экивоков Виолетта изложила цель своего визита. Вдова была поражена тем, что кто-то обратил внимание на не имевшую никакой ценности Тете, но она соображала быстро и тут же почуяла возможность поживиться.

— Я не думала продавать Тете, но в вашем случае, когда речь идет о моей любимой подруге…

— Надеюсь, что девочка здорова. Она такая худая… — перебила ее Виолетта.

— Ну уж не оттого, что ее не кормят! — воскликнула обиженная вдова.

Кофе был налит снова, и разговор зашел о цене, которая Виолетте показалась непомерной. Чем больше она заплатит, тем выше будут ее комиссионные, однако она не могла слишком нагло обманывать Вальморена: цены на рабов были известны всем, особенно плантаторам, которые покупали их постоянно. Тощая как глиста, сопливая девчонка была не ценным товаром, а скорее тем, что дается в придачу, в благодарность за оказанное внимание.

— Мне очень жаль расставаться с Тете, — вздохнула, смахивая несуществующую слезу, мадам Дельфина, после того как договоренность о цене была достигнута. — Это хорошая девочка, она не ворует и по-французски

говорит так, что не придерешься. Я никогда не позволяла ей обращаться ко мне на этом ужасном негритянском наречии. В моем доме никому не позволено коверкать прекрасный язык Мольера!

— Даже и не знаю, для чего ей это пригодится, — прокомментировала Виолетта, усмехнувшись.

— Как это «для чего»! Горничная, которая говорит по-французски, — это очень элегантно. Тете будет замечательно прислуживать своей хозяйке, уверяю вас. Вот другое дело, мадемуазель, признаюсь, что мне пришлось пару раз выпороть ее, чтобы отбить у нее подлую привычку сбегать.

— Это серьезно! Говорят, от этого нет спасения…

— Это верно, но только когда речь идет о недавно привезенных из Африки, тех, что раньше были свободными, но Тете родилась рабыней. Свобода! Какая гордыня! — воскликнула вдова, вонзая взгляд своих куриных глазок в малышку, что стояла возле двери. — Но вы не беспокойтесь, мадемуазель, больше она не будет пытаться. В последний раз она провела в бегах несколько дней, и, когда мне ее привели обратно, оказалось, что ее покусала собака и она бредит от жара. Вы себе и представить не можете, чего мне стоило ее вылечить, но наказания она не избежала!

— И когда это было? — задала вопрос Виолетта, обратив внимание на враждебное молчание рабыни.

— Около года назад. Сейчас ей бы такая глупость и в голову не пришла, но на всякий случай все-таки присматривайте за ней. В ней та же проклятая кровь, что и в ее матери. Не идите у нее на поводу, ей нужна твердая рука.

— Что вы имели в виду, говоря о матери?

— Она была королевой. Все они говорят, что были королевами там, в Африке, — пошутила вдова. — Сюда она приехала брюхатой; с ними всегда так — как сучки в течке.

— Да, спаривание. Матросы на кораблях их насилуют, как вам известно. Ни одну не пропускают, — произнесла Виолетта, с содроганием думая о своей собственной бабке, пережившей переезд через море.

— Эта женщина чуть не убила собственную дочь, представьте себе! Нам пришлось вырвать ребенка из ее рук. Месье Паскаль, мой супруг, да упокоит Господь его душу, принес мне младенца в подарок.

— Сколько ей тогда было?

— Пара месяцев, не помню. Оноре, другой мой раб, дал ей это странное имя — Зарите, и он же выкормил ее молоком ослицы. Потому-то она такая сильная и выносливая, но и упрямая. Он научил ее делать всю работу по дому. Она стоит куда больше, чем я за нее прошу, мадемуазель Буазье. Я продаю ее только потому, что думаю скоро вернуться в Марсель, ведь я еще могу попробовать изменить свою жизнь, вам не кажется?

— Конечно же, мадам, — ответила Виолетта, разглядывая напудренное лицо женщины.

Она забрала Тете в тот же день, не взяв с ней ничего, кроме тех лохмотьев, в которые та была одета, и грубой деревянной куклы, из тех, что использовали рабы для церемоний вуду. «Не знаю, откуда она взяла эту гадость», — сказала мадам Дельфина, протянув руку, чтобы отнять у девочки куклу, но та вцепилась в свое единственное сокровище так отчаянно, что Виолетте пришлось вмешаться. Оноре со слезами на глазах распрощался с Тете и пообещал ей, что будет ее навещать, если ему позволят.

Тулуз Вальморен не мог сдержать свое разочарование, когда Виолетта показала ему, кого она выбрала в горничные его жене. Он ожидал увидеть кого-нибудь постарше, лучшей внешности и с большим опытом, а не эту лохматую девчонку со следами ударов на теле, сжавшуюся, как улитка в домике, когда он спросил, как ее зовут. Но Виолетта уверила его, что жена его останется весьма довольной, как только она подготовит как следует эту девчонку.

— А это во сколько мне обойдется?

— Договоримся, когда Тете будет готова.

Три дня спустя Тете впервые использовала голос, чтобы спросить, верно ли, что этот господин и будет ее хозяином: она-то думала, что Виолетта купила ее для себя. «Не задавай лишних вопросов и не думай о будущем. Для рабов существует только сегодня», — объявила ей Лула. Восхищение, которое Тете испытывала по отношению к Виолетте, сломило ее сопротивление, и вскоре она с энтузиазмом включилась в жизненный ритм этого дома. Она ела с жадностью, как любой, кто раньше жил впроголодь, и уже через несколько недель ее скелет оброс каким-никаким мясом. Она жаждала учиться. Ходила за Виолеттой как собачонка, пожирая ее глазами и лелея в глубине души неисполнимое желание — стать как она, такой же красивой, элегантной и самое главное — свободной. Виолетта научила ее сооружать замысловатые модные прически, делать массаж, крахмалить и гладить тонкое нижнее белье и всему остальному, что могло бы потребоваться от нее будущей хозяйке. По мнению Лулы, не стоило так уж стараться, ведь испанки не отличались утонченностью француженок и были очень непритязательны. Она своими руками сбрила с головы Тете грязную копну волос и заставляла ее часто мыться — привычка, совершенно незнакомая для девчушки, потому что мадам Дельфина полагала, что вода ослабляет организм; она и сама ограничивалась тем, что проводила влажной тканью по потаенным уголкам своего тела и обливалась духами.