Остров живых
Шрифт:
Перевязываю раны, вешаю ему на лицо маску, невзначай как бы туром бинта приматываю челюсть. Молчун дышит, но что-то сомневаюсь я в хорошем исходе. Хотел бы ошибаться, но дыхание у него агональное… В сумке у меня одна «лягушка» с кровезаменителем. Решаю ее поставить под раненого в бедро.
– Земляк, раз ты такой опытный, сколько эта дверь гореть будет?
– Полчаса, не меньше. Квартира богатая? Хлама много? – задает странные вопросы раненый.
– Нет, скорее нищая. По опыту – алкоголики тут жили. И запах характерный.
– Это здорово, – откровенно радуется боец.
– С
– Слышь, ты сам подумай. Нищая квартира – гореть нечему. Богатая – хороший погребальный костер. Чем богаче, тем погребальный костер круче. Понимэ?
– Ну. Будем надеяться на вашего командира.
– А ваш хитрован куда делся?
– Я не знаю. Надеюсь, что жив.
Говорить не тянет. Во рту щиплет после того, как я его спиртом полоскал. Поневоле вспоминается, как Портенко вляпался.
Был у нас как раз цикл занятий по венерическим болезням. Разумеется, в КВД. Мы страшно завидовали параллельной группе – наш препод был нудным, академичным и даже такие пикантные темы, как гонорея и сифилис, разбирал сухо и дотошно, что вызывало у нас дремоту и зевоту. А вот у наших соседей преподаватель – плотный, пожилой, с щетинистой башкой, подвижный и крепкий, как лесной кабан, своим грубоватым чувством юмора делал из занятий запоминающиеся представления. Не говорю уж о том, что и больных им показано было втрое больше, чем нам.
Видно, ему стало нас жаль, и он ворвался в нашу учебную комнату, где уже все мухи передохли, и чуть не силком выволок нашего зануду и нас тоже на «свежайший классический сифилис». Мы с радостью проскочили до смотровой, где как раз снимала с себя весьма элегантную одежду очень красивая молодая женщина. Мы чуток опоздали на стриптиз, она уже сматывала чулки-сетки, а пояс и прочее уже висели на стуле.
Тут почему-то заахали наши девчонки. Оказалось, что студент Портенко из моей группы вылупил глаза по девять копеек, остолбенел и побелел лицом, как бледная поганка. Когда к нему подступились и стали трясти, щипать и тереть уши, он вынырнул из глубин своего ужаса и возопил нечленораздельное.
Выяснилось в итоге, что на перерыве, будучи заядлым курякой, бедным студентом и редкой скаредой одновременно, Портенко выскочил на лестницу, заметил там роскошную фемину и попросил докурить окурок опять же какой-то офигительной сигареты. С наслаждением употребил дармовщину – и вот наблюдает щедрую даму в дезабилье, да еще и с диагнозом первичного сифилиса на устах. У красавицы и впрямь был маленький типовой твердый шанкр на губе, точнее – на красной кайме губы, неплохо замаскированный косметикой.
Некоторое время Портенко суматошно дезинфицировали всем, чем можно, и кабан-преподаватель в этом принял деятельнейшее участие. В том числе Портенко полоскал пасть спиртом, причем так рьяно, что неделю потом обожженная слизистая отваливалась у него лоскутами. Он страдал, а все потешались. Теперь уверен, что со стороны кабана имело место одновременно и успешное вколачивание в наши головы постулата – не тяни все что попало в рот, тем более в больнице.
С удивлением обнаруживаю, что не слышу стрельбы. Шумит огонь за дверью, потрескивает что-то, мелодично сыплются стекла (наверное,
– Слышь, медицина, я оглох или пальбы нет? – доносится с пола.
– Я тоже не слышу, – отзывается Тимур.
– Молодой! Помоги достать отсюда… Да осторожнее, зараза! И давай за водой лезь!
– Готт – Копылу. Готт – Копылу…
Снизу доносится искаженный рацией голос. Узнаю Ремера.
– Уф! Обстановка? – спрашивает он.
– Сносная. Что снаружи? – уточняю я.
– Порядок. Вы где?
– В заднице. Жилуха горит.
– Понял. Будем думать.
– Понял. Ждем.
Каюсь, связал я Молчуну ноги и руки. «Лягушку» пристроил другому. От промедола раненый не отказался, но колоть мне не дал, ампулу прибрал себе в карман. Интересное кино.
– Я себе уже вколол. Было у нас с собой.
– Неплохо живете, однако.
Рация опять оживает.
– Копыл – Готту.
– Слушаю.
– Этот хитрый, не могу его понять вообще. Он по-русски говорит или на своем толкует?
Раненый, не отрываясь от рации, спрашивает:
– Твоего приятеля не понять. Он вроде по-русски говорил?
– Ну говорил. Но он вообще полиглот.
– Давай связывайся с ним.
Наверное, от испуга, но мне удается вызвать Ильяса сразу.
И он сразу отзывается, злым неприятным голосом:
– Еехахые ухахи! Э хохихаюх!
– Друг, что с тобой? Ты по-каковски говоришь?
– Хха-хухххи! Хухы хыхыххо! Хехеххнихе!
Убедительно говорит, знакомо так выходит. Я ж не буду толковать ребятам, что после очередной идиотской рекламы убогого пива «Блинское» (там, где болван на танцполе с размаху засаживает себе бутылку с «Блинским» в пасть и изображает, пия из нее, трубача-пионера) сразу же по городу прокатилась волна одинаковых травм – подражатели ес-с-сно засаживали спьяну себе бутылкой в зубы, и передние зубы ломались и вылетали. Вот именно как Ильяс они и говорили при осмотре. Ну и педиатрическая практика, конечно, тут в помощь, наслушался фефектов фикции от фефочек.
– Я тебе сочувствую. Все понял. Говоришь по-русски, выбило передние зубы. Эти оханные чудаки тебя не понимают. Я тебя понимаю.
Совершенно предсказуемо присутствующие хренеют. Так рождаются легенды.
Так, где моя тога Скромного, но Великого? Да за дверью, где ж еще.
– Я могу говорить?
– Аха! Ох!
– Сидим в сортире горящей квартиры. Сами не вылезем.
– Хехы?
– Мы с новеньким. Совершенно. Двое, как Вовка второго января.
– Хэ хеххеее?
– Кэп где-то наверху.
Дальнейшая тирада не поддается описанию, но я легко понимаю, что речь идет о том, что пожарной команды у Ильяса в кармане нет. И за пазухой тоже.
– В пределах видимости магазин. Машины опять же. Должны быть огнетушители, – говорит Ремер.
Перевожу ответ Ильяса, который не в восторге от предложенного и требует, чтобы Ремер спустился к нему на помощь, а не сидел там как горный орел. Ремер сообщает, что из-за горящей внизу квартиры вылезти на лестницу невозможно, и он сам отсиживается в квартире наверху. Не уверен, что ответную тираду надо переводить, но все же перевожу.