Остров

Кокоулин Андрей Алексеевич

– Ты садись, – сказала сыну Натка.

– Вы по-уродски стол поставили, – сказал Игорь, не трогаясь с места.

– Садись, садись.

Лаголев одну за другой ловко, накалывая вилкой, сбросил невозможно-розовые сосиски в общую тарелку. Потянулся вверх ароматный парок. Разве можно устоять перед таким аппетитным зрелищем? Игорь осторожно подвинул стул.

– Вы прятки кончайте, да? – буркнул он.

– А вот папа тебе все объяснит, – мстительно сказала Натка.

Она медлила, стараясь провести на острове лишнюю секунду. Хотя бы одной ногой, бедром, рукой, мизинцем. Придет

послезавтра на работу и скажет: а я, дорогие мои, отдыхала на острове. Угадайте с трех раз – каком? Не Тенерифе, не Куба, не Мальорка. Хотя Мальорка – ах, давняя мечта, бирюзовое море, песок, солнце. Но этот остров – лучше.

Лаголев тем временем слил из кастрюли воду.

– Могу и я объяснить, – сказал он, рассыпая горячие картофельные кубики по тарелкам. – Но, наверное, после, когда поедим. Натка, ты чего? Садись тоже.

– Мне две сосиски, да? – спросил Игорь.

– Да, – сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.

Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.

– Супер.

Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.

– Слушай, Нат, – поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, – у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы...

– Я съел, – сказал Игорь.

– Когда? – удивился Лаголев.

– Ну, ночью.

– Это ты погорячился.

Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.

– Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.

– Так себе оправдание, – сказал Лаголев.

– Бедный огурец! – вырвалось из Натки.

– Кто? – удивился Игорь.

Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.

– Смейтесь, смейтесь, – обиделся, склонился над тарелкой сын.

Лаголев тронул его за плечо.

– Прости. В нас сейчас дури много.

Игорь выпрямил спину.

– То есть, это все-таки дурь?

Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.

– И где вы ее взяли?

Сын краснел, когда горячился.

– Мы тебе все расскажем, – сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. – Ты ешь давай.

– А вы?

– Мы тоже.

Лаголев начал с картофеля. Натка отломила хлеб. Игорь, ко всем телодвижениям родителей воспылавший нешуточной подозрительностью, с великолепной трагической паузой, воскликнул:

– А сосиски?

– Пожалуйста, – пожала плечами Натка.

Секунд пять сын с недоверием наблюдал, как она жует, отделив ножом кусочек пахучего розового мяса.

– Я тоже могу, – сказал Лаголев и пригвоздил свою сосиску к тарелке. – Смотри. – Он откусил сразу половину и заработал челюстями. –

Вкусно, кстати.

– Папа, блин. Сам знаю, – буркнул Игорь.

Он занялся своей порцией, не забывая, впрочем, бросать быстрые взгляды то на отца, то на мать.

– Чайник? – спросил Лаголев.

– Да, Саш, поставь, пожалуйста, – попросила Натка.

Сын фыркнул.

– Вы даже не слышите, как разговариваете! – заявил он, подгребая кубики картофеля к вилке ломтем хлеба. – Вы раньше так не разговаривали!

– Как? – спросил Лаголев, зажигая конфорку под чайником.

– Ну, как будто…

Игорь смутился. Он хотел сказать: «Как будто мама передумала разводиться». Это было нетрудно прочитать по его лицу.

– Как будто у нас все хорошо? – выручила его Натка.

– Да!

– Ну, на самом деле, все не так уж и плохо, – сказал Лаголев, доставая кружки. – Просто иногда нужно сдвинуть холодильник, чтобы это понять.

– Понять, что важно в жизни, а что нет, – поддержала Натка.

У Игоря вдруг задрожали губы.

– Вы что, в секту вступили? – спросил он.

– В какую?

– Ну, в которой обещают радость и просветление. Я видел, ходят такие с книжками по домам. То бритые, в белом. То с сумками через плечо, в черном. «Отрекитесь от суетного, жизнь есть любовь».

– Они не так уж не правы, – сказал Лаголев. – Только цели у них как раз суетные. Меркантильные. Ты доел?

Игорь посмотрел на отца.

– Пап, если вы все же вступили…

– Тарелку давай, – протянул руку Лаголев.

– ...то я убегу из дома, так и знайте, – сказал Игорь.

Он передал пустую тарелку отцу. Лаголев показал ее Натке.

– Даже мыть не нужно.

– Это наш сын! – гордо сказала она.

Тарелка отправилась в раковину. Закипел чайник, и Лаголев ловко снял его с огня. Кипяток пролился в кружки.

– Пьем, и к делу, – объявил Лаголев.

– Эх, конфетку бы, – вздохнула Натка, наливая чаю из заварочного чайника.

– Я завтра куплю.

– Думаешь, у твоего Кярима Ахметовича совесть проснется?

– Куда он денется?

Лаголев, задумавшись, долго взбалтывал пустой кипяток ложкой, потом долил чаю, сыпнул сахарного песка. Натка заметила, что его движения, повороты головы, жесты, мимика обрели ясность и спокойную неторопливость уверенного в себе человека. Она почувствовала, что снова в него влюбляется. Это мой Лаголев, прошептал кто-то в голове. Мой Сашка. Александр. Мой! Что-то будет ночью!

– Мам.

– Да?

Натка с трудом отвлеклась от созерцания мужа. Как бы ее за слишком вольными мыслями сын не застал врасплох. А то думается всякое, не целомудренное, постельное. Бежать с этим за холодильник – пф-ф!

Бежать от этого – еще большее пф-ф!

– У тебя еще сосиска осталась, – сказал Игорь.

О, вечно голодное дитя!

– Ешь, разрешаю, – сказала Натка, размышляя о сосиске как… кхм… символе.

Лаголев, у тебя же есть сосиска?

– Спасиб.

Цап – и тарелка опустела. Они допили чай. Натка по привычке оставила на донышке. Она любила вдруг обнаружить остатки, пусть даже холодные, в своей кружке. Бывает, запершит в горле, а там как раз на глоток.