Остров

Кокоулин Андрей Алексеевич

– Ну, что? – хлопнул ладонями по коленям Лаголев. – Пора?

Простые слова, а момент сделался торжественным. Игорь прочувствовал, подобрался, тряхнул гривой.

– Я готов.

– Готов? Вставай, – сказал Лаголев. – Нат, ты могла бы?

– Конечно.

Натка задвинула стул, освобождая проход к нише за холодильником. Перебралась к плите, к раковине, чтобы не мешать. Так, граждане, подумала она, в отдельно взятой городской квартире и происходит процедура посвящения младшего члена семьи в семейную тайну. Что ему откроется, вот что

интересно.

– Эй, герой, заправься, – сказал Лаголев.

– Это обязательно? – спросил сын, тем не менее, заправляя футболку в джинсы.

– Для порядка не помешает, – Лаголев был строг. – Теперь проходи за холодильник.

Игорь оглянулся на Натку.

– Это тоже обязательно?

– Разумеется, – сказала Натка. – Без этого ничего не работает.

– Разыгрываете?

– Сам же вызвался. Вставай, – поторопил Лаголев. – Там на линолеуме гвоздиком нацарапаны границы.

– Не вижу.

– Встань сначала.

Игорь посопел и шагнул за холодильник. Лицо его было хмурым.

– Видишь теперь? – спросил Лаголев.

Сын нагнулся к едва заметным отметинам.

– А, ну да, что-то есть.

– За границы не выходи.

– И что?

– Не сутулься.

– Ладно.

– Закрой глаза.

– Блин, пап. Я на такое голимое разводилово не подписывался.

Лаголев приблизился к сыну.

– Хорошо, тогда скажи, что ты чувствуешь. Тепло? Вибрации?

– Ничего не чувствую.

– Я серьезно.

– Я тоже серьезно! – заявил Игорь, делая попытку выбраться из ниши. – Нашли, блин, дурачка…

– Стоять!

Лаголев приказал это негромким, но таким твердым голосом, что Натка, хоть это ее и не касалось, застыла на месте, боясь пошевелиться. Вот это муж. Мой муж. Лев.

Игорь медленно-медленно выпрямился. Рот он закрыть забыл.

– Не чувствуешь – значит, не чувствуешь, – спокойно сказал Лаголев. – Сосредоточься. Ты в состоянии сосредоточиться?

Игорь кивнул – осторожно, словно боясь движением повредить челюсть. Речь у него, видимо, на какое-то время отнялась.

– Хорошо. Глаза все-таки лучше будет закрыть. Просто потому, что так легче будет воспринимать остров.

– Чт-то? – проскрипел Игорь.

Лаголев мягко улыбнулся.

– И еще: мне придется взять тебя за руку.

– Ма-ам, – предпринял попытку воззвать к материнским чувствам сын.

В голосе его прозвучал неприкрытый страх. Натка благоразумно промолчала.

– Закрывай, – попросил Лаголев.

Игорь судорожно выдохнул и зажмурился. Лицо у него сложилось в гримасу великого страдания.

– Поехали.

Лаголев подступил, поставил ногу носком тапка за границу, взял Игоря за локоть. Натка следила с замиранием сердца. Неуловимое мгновение, и началось – остров потек через сына. Она почти ощущала сама, как волна тепла проходит сквозь вытянувшегося за последний год обладателя новых кроссовок. Она видела, как распрямляются его плечи, как напряжение покидает мышцы, как розовеют щеки, как лицо вдруг, теряя

гримасу, становится странно-светлым, одухотворенным, притягательным. С Лаголевым происходили такие же метаморфозы, только более мягкие, более плавные.

Натке захотелось к ним.

Лаголев словно почувствовал. А может действительно почувствовал. Поди пойми, чем там еще остров наделяет человека – шестым, седьмым, восьмым чувством. Он сместился в угол, освобождая близкое к подоконнику место, качнул головой.

– Присоединяйся.

Улыбка его была настолько доброй, что Натка, скользнув к нему и сыну, даже не поняла, что плачет.

6.

Это круто, подумал Игорь.

В голове, как чудесные цветы, тут же расцвели синонимы. Изумительно, волшебно, великолепно, умопомрачительно, сногсшибательно, бесподобно. Богатство похожих слов само по себе вызвало у него какой-то безумный фейерверк под черепом, искры на языке, семантический рахат-лукум.

Это что-то, подумал тогда он. Свет оседал внутри, будто волшебная пыльца. Жуткое чувство, на самом деле. Тебе все объяснили, показали, дождались понимания, обдали теплом, как паром, – ты готов, приготовлен, лети! Все шишки, синяки, ошибки, беды, слова, улыбки, ложь, сказки, любовь – все впереди.

Это неизбежно. Это неостановимо. Ты растешь, клетки делятся, погибают и обновляются, время переваривает твои оболочки, старую кожу, старые мысли, формируя из тебя – нового тебя. И все это – не важно.

Важно – о чем ты. Как ты звучишь. Что для тебя мир и люди вокруг. Что для тебя те, кто идет с тобой рядом, а раньше вел за ручку, учил садиться на горшок или писать в унитаз, кормил грудью, покупал мороженое, показывал, как колюч огонек на спичке, играл с тобой в «города», служил утешением и светом.

Игорь открыл глаза.

Мир остался прежним. И вместе с тем неуловимо изменился. Словно он смотрел на него с одного места, привычного, но не очень удачного, замыленного, а его подвинули, и раскрылся простор. Отец держал его за руку, мать прижималась плечом к отцу, и от них веяло такой любовью к нему, в общем-то, бестолковому сыну, что Игорь мысленно несколько раз казнил себя об стену. Он их, в сущности, и за людей-то уже не считал. Родаки, предки. Нечто само по себе существующее, как соседи за стенкой. Никаких пересечений. Но зато кроссовки выклянчил, супер. Словно восемь килограмм сосисок из семьи уволок.

– Мам. Пап.

– Все хорошо, сынок? – спросил отец.

– Простите меня, – сказал Игорь.

Отец наклонил голову. В глазах его он увидел понимание.

– Хорошо.

– Я это… – Игорь шмыгнул носом. – Ну, наверное, не очень хороший сын.

– Хм, – сказал отец, – мы все когда-то были такие. Однажды за мной, лет, наверное, двенадцати, а то и меньше, отец, твой дед, с прутом от нашей Стрельцовки чуть ли не до Тутаевки добежал. Два раза успел стегнуть поперек спины.

– А за что?