Остров

Кокоулин Андрей Алексеевич

Игорь махнул рукой в сторону прихожей.

– Давай-давай, – подбодрил его отец.

Мама в большой комнате подшивала пододеяльник, телевизор негромко шелестел голосами, шел мексиканский сериал.

Как же было здорово по-новому смотреть на родителей! На отца – не как на неудачника, простофилю или рохлю, который не способен заработать достаточно денег. И не как на предмет мебели, который только и может в квартире, что скрипеть. С комом в горле – как на старшего товарища. Серьезного,

вдумчивого, обладающего гораздо большим опытом, чем он сам.

А на маму – как на человека, который подарил жизнь. Бесконечно любящего человека. Почему он забыл об этом? Что же он за сын? Придурок с идиотскими капризами: дай приставку! Дай «варенки»! Дай кроссовки! Дай, дай, дай. Как она еще вытерпела и не прибила его? Провалиться бы куда-нибудь со стыда.

Ведь из них троих она была самая уязвимая. Они-то – два мужика, самой природой предназначенные стойко переносить тяготы и лишения. Стукнуло, ахнуло, прилетело, выбило пол-башки – отряхнулся и пошел. Мама – другое дело. Женщины – вообще другое дело. Они восприимчивей и слабей.

Ох, сдвинулась область восприятия. Кардинально сдвинулась.

– Мам.

Игорь подсел, ткнулся лбом в плечо.

– Что, Игорюшка? – спросила мама.

– Может сдать кроссовки нафиг обратно?

– Теперь уже, наверное, поздно.

– Прости.

Игорь сунулся губами к маминой щеке.

– Щекотно, – качнув головой, улыбнулась мама. – Ничего, прорвемся.

– Тогда работа по дому теперь моя, – пообещал он. – Посуда, полы, половики.

– Пыль.

– Пыль. Все на «п».

– Приятно слышать. Но ты же вроде на улицу рвался?

– А-а, да. Это после. После улицы. Я буду где-то в семь.

Мама, сделав стежок, бросила взгляд на настенные часы.

– Может, в шесть?

– Не, не нагуляюсь.

– Тогда уж и кроссовки надень.

– Да ну! – скривился Игорь. – Пачкать только.

– Ты же, наверное, друзьям хотел похвастаться.

– Так это я до холодильника хотел. А посидел в холодильнике…

Мама рассмеялась.

– Юморист! Беги уже!

Раньше с мамой и не пошутить было. Больше огрызаешься, чем шутишь. А она больше орет, чем слушает. Хотя как с ним не орать? Если он только один крик и понимал, то как с ним не орать? Голова пустая, звонкая.

Кроссовки Игорь все-таки надел. Тепло. Дождя вроде не предвидится. И суббота. Если Ирка в подвале, то почему бы и нет? Но курить он, конечно, больше не будет. Так, посидит, в карты поиграет. Потреплется. Взнос, кстати… Он выковырял из кармана джинсов монету в пять рублей. Треть платы в наличии. Но нужна еще десятка.

Игорь постоял у вешалки, снял куртку. У отца спросить? У него, правда, вечно денег нет. Но мелочь-то, блин,

на пиво у каждого мужика имеется! Должен же он от матери хоть какую-то заначку при себе держать.

Ага. Он поймал себя на том, какой резкий крен в сторону дали мысли. Прихожая потемнела, черепную коробку словно сжали, ты – волк, ты вышел на тропу…

– Пап!

Отец оторвался от чтения газеты.

– Да?

– Можно еще раз?

Голос дрожал. Пальцы дрожали. Внутри все дрожало. Отчаяние, холод, погружение во тьму. Вот как это бывает.

– Вставай, конечно, – сказал отец.

– Ага.

Игорь торопливо шагнул за холодильник, прижался спиной к вибрирующей боковой стенке, выровнял ноги по острову. Он вдруг осознал, что не хочет возвращаться к прошлому себе. Не хочет той скукоженной, беспросветной жизни, сплетенной из клокочущих обид, зависти, лени, игры в приставку и ослепительной мечты, что однажды он найдет «дипломат», полный денег, и тогда все приползут к нему на коленях – и мама, и папа, и Мельник, и Чехов, и даже Ирка Королева со словами: «Возьми меня, Игорь, я – твоя!».

Нет уж, спасибо, не надо.

Тепло куснуло пятки сквозь новые кроссовки. Игорь выдохнул, ощущая, как оно проходит сквозь него. Вся чушь и грязь в сердце, в душе растворялись без остатка, порождая свет. А свет бил в небо.

Почему, подумал он, почему я не могу быть таким всегда? Или могу? Надо просто как-то задержать свет в себе.

– Пап, а эффект точно дольше с каждым разом? – спросил он.

– Ну, я сужу по себе, – отозвался отец. – По крайней мере, мне кажется, что да, время эффекта увеличивается от сеанса к сеансу.

– А если час простоять?

– Я пока не знаю, сын. Я сдвинул «ЗиЛ» только сегодня утром. Но вы с мамой сможете завтра поэкспериментировать.

Игорь помолчал и решился. Присел напротив.

– Пап, а ты не дашь мне десятку?

Отец хмыкнул.

– Как быстро беседа теряет в высоких материях, когда дело заходит о деньгах. Тебе, надеюсь, не на пиво?

Он полез в карман.

– Почти, – сказал Игорь. – На пропуск в клуб. Ну, на тусовку. Сказали: пятнадцать, у меня пять есть.

– Понял. Но ты уж соображай сам, что при наших финансах… при наших финансах это может оказаться...

Отец полез уже в другой карман. Через мгновение его пальцы замерли.

– Так, а где же… Постой.

Он поднялся и исчез в комнате. Секунд тридцать Игорь слушал, как отец ходит вокруг дивана в поисках своих старых брюк.

– Что ты ищешь, Саш, – не выдержала мама.

– Счастье, – сказал отец. – Размер сорок восьмой, заношенное, но еще крепкое. Лежало, кажется, там, где ты сидишь.