Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)
Шрифт:
Опыт жизни на летних сборах изменял отношение коммунаров к быту, в частности к той его стороне, которая была связана с едой и гигиеной. Именно приобретенные в лагерях и на сборах нормы и ценности часто служили источником конфликтов с родителями.
Коммунары воспринимали повседневные трудности как необходимое испытание, через которое надо пройти. Именно такой жизнью должен был жить коммунар. Пренебрегая бытом, подростки из КЮФ парадоксальным образом наполняли повседневность смыслом, делали привычное осознанным.
Для большинства родителей коммунаров, переживших 1930 – 1940-е годы, стремление все, что можно, отдавать своим детям было главной моральной установкой, а часто составляло основной смысл жизни. Приобретение дефицитных товаров для детей, как пишет К. Келли, «…было связано для родителей с постоянной и упорной борьбой. Эта борьба в крайнем своем проявлении принимала гиперболизированную форму, вследствие социальной беспомощности родителей и необходимости контролировать
821
Келли К. Роскошь или первая необходимость? Продажа и покупка товаров для детей в России в постсталинскую эпоху / Пер. с англ. Е. Напреенко // Теория моды. 2008. № 8. С. 141 – 185, цит. с. 168.
Напутствия родителей, провожающих детей в лагерь, воспринимались коммунарами с удивлением – они полагали, что родители демонстрировали полное непонимание «настоящей жизни»: « – Таня, не работай слишком много, береги себя! (Разве вспомнишь это, когда в 100 метрах от лагеря горит поле от сорняков?)» 822 После опыта жизни, полученного на летнем сборе, дети начинали относиться к родителям и их напутствиям в лучшем случае снисходительно. Родители руководствовались повседневной логикой, но эта логика не работала в Коммуне: дети не просто уезжали из Ленинграда в летний трудовой лагерь, они переносились в другое время и пространство, где их жизнь была яркой, труд – необходимым, а «сырая» вода родителей становилась «родниковой» для детей: « – Вовка, не пей сырой воды! (А вы пробовали родниковую в день, когда готовы расплавиться палатки?)» 823
822
Казакина М.Г. Указ. соч. Приложение. С. 20.
823
Там же. С. 19.
Родители, выключенные из этой «реальности утопии», не разделяли такого отношения к бытовым условиям: «…это вечные уходы на все лето. Это вечно девочка возвращается в цыпках, простуженная. Это мокрые ноги. В то время как родители снимают дачу где-нибудь в Петергофе, <…> она едет к комарам, в грязь, в простуды. Они же взрослые люди, понимают – девочка-подросток, не дай бог, простудится, заболеет. У нее там материнство, все на свете, то есть там свои действуют соображения, а тут эти вечные поиски экстремальной ситуации» 824 .
824
Интервью № 10 (м., 1949 г.р.).
Естественно, что возникавшие то и дело эпизоды не(до)понимания довольно часто приводили к семейным конфликтам: «Когда я приезжал из Ефимии, теряя там, я не знаю, по десять – пятнадцать килограмм, совершенно худой, заросший и грязный, родители встречали меня просто с ужасом» 825 . Особенно острыми конфликты становились в том случае, если родители обнаруживали, каковы на самом деле были бытовые условия коммунарских сборов. Один из информантов вспоминает, как его друг писал домой письма, в которых описывал несуществующие «удобства» их лагеря: «…что у нас там душ и мы спим на кроватях, писал, в общем, совершенную лабуду» 826 .
825
Интервью № 15 (м., прим. 1947 г.р.).
826
Интервью № 13 (м., 1947 г.р.).
Однако конфликты с родителями не исчерпывались их недовольством бытовыми условиями, которые были неотъемлемой частью коммунарских сборов. Дети, вернувшиеся с летнего сбора, по-новому реагировали на элементы повседневности, которых раньше могли просто не замечать:
Помню как Н. – как мы ей все тогда сочувствовали, что у нее такая мама – глупая мещанка! Потому что она жаловалась – а у нее такие глаза огромные, слезы капают – что мама пришла вчера из магазина и селедку купила! Спинку! И слезы капают… да! Бедная Н.! Какая у нее мать бездуховная, только о еде и думает! Не понять им нашего вот этого. А у нас горящие сердца, все дела творчески – иначе зачем, и жить для людей! А здесь, вместо того, чтобы!.. Хотя селедку тоже для нее, для дуры, покупала, с толстой жирной спинкой 827 .
827
Интервью № 17 (ж.,
Заботы и эмоции, связанные с таким ничтожным предметом, как еда, вызывают возмущение. Стремление к «комфортной» жизни (в том числе и к «дефицитной» еде, которую надо «доставать», то есть тратить силы и время) начинает восприниматься как отказ от активного, жертвенного строительства «нового общества», к которому ребенок впервые приобщился на летнем коммунарском сборе.
Коммунары выпадали из ситуации диглоссии, поскольку они не видели разницы между сферой сакрального (официальных лозунгов и языка) и повседневного, отказывались понимать, что две эти сферы в СССР должны были существовать по разным законам. В этом они принципиально отличались от диссидентов, лозунг которых «Соблюдайте вашу конституцию!» 828 подразумевал двойственную позицию по отношению к ситуации диглоссии. Диссиденты понимали, что существует разрыв между идеологией и повседневными практиками и что язык советской идеологии не был рассчитан на использование в повседневной жизни. Поэтому они избрали стратегию остранения и проблематизации этой ситуации, пытаясь использовать специфику ее устройства как оружие в своей борьбе против власти.
828
Автором этого лозунга был А.С. Есенин-Вольпин.
Коммунары как члены утопического сообщества действовали в рамках совершенно иной поведенческой модели. Если вернуться к метафоре диглоссии, то они оперировали исключительно «высоким» языком не только в церемониальной или сакральной сфере, но и в повседневности. Другого языка, предназначенного для быта, для них не существовало. То, что именно в его рамках действует большинство людей, воспринималось ими как временное отклонение, которое можно исправить и с которым следовало бороться.
В своей книге «60-е. Мир советского человека» П. Вайль и А. Генис писали о том, что третья Программа КПСС была прочитана советскими людьми как проповедь, «которой достаточно внимать» 829 . Чтобы лучше оттенить свою мысль, эти авторы сравнили проповедь с другим, сугубо приземленным и практическим жанром – инструкцией, «которую должно выполнять» 830 . Это различение дает довольно точное описание ситуации диглоссии на уровне поведенческой модели. Пользуясь метафорами Вайля и Гениса, мы можем сказать, что коммунары относились к официальным советским лозунгам именно как к инструкции, которой нужно следовать в повседневной жизни. Конечно, это была особого рода инструкция (подобную роль для протестантов играла Библия), но тем не менее советские этические «директивы» они воспринимали именно как непосредственное руководство к действию.
829
Цит. по изд.: Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 12.
830
Там же.
Коммуна вырабатывала у коммунаров особую манеру поведения. Они чувствовали за собой моральное превосходство и потому не боялись ни учителей, ни пионервожатых, ни школьного начальства, которому было чрезвычайно трудно к ним придраться, поскольку идеологически, на уровне официального дискурса их действия были абсолютно правомерны.
Конфликт коммунаров и окружающего их мира был конфликтом разных моделей существования – утопической и «повседневной». Комсомольское руководство уже к середине 1960-х годов начало «придавливать» коммунарское движение, а к середине 1970-х оно и вовсе оказалось под негласным запретом. В конечном счете коммунары, как и диссиденты, делали диглоссию советского общества очевидной, тем самым подрывая ее.
Воспоминания о летнем отдыхе: стратегии определения еврейской идентичности и социализация элиты в социалистической Венгрии
Мы, банкийцы – специальные люди, мы сделаны из специального материала. Нас воспитала блистательный педагог Эстер Левелеки. Это не означает, что у нас какая-то исключительная позиция, если не считать одного: открытости. По отношению к миру, друг к другу, к нашему окружению – и к самим себе. Некоторые из нас прославились, добились большого успеха, другие просто жили в сороковые, пятидесятые, шестидесятые, семидесятые и т.д. годы в Венгрии или за границей. Те, кто приезжали на отдых в Банк, стали одним сообществом, и хотя в него вошли не все, кто бывал в Банке, но у него есть ядро и есть те, кто примыкает к этому ядру, потому что для них по-прежнему ценно то, что они были «детьми Банка». Эти мальчики и девочки уже успели стать мамами, папами, дедушками и бабушками, но они по-прежнему любят друг друга и – по возможности – помогают друг другу. <…> Тем, кому интересна история Банка, буржуазной детской вселенной, созданной посреди социалистического мира с помощью педагогики Эстер Левелеки, будут интересны эти страницы.