Осуждение Сократа
Шрифт:
— Да! — без особой охоты признался архонт. Ему казалось, что за этим расспросом притаилось хитрое лицо уловки.
— Скажи, Самиянка служит тебе?
Архонт задумчиво выпятил губы.
— Да. Откуда ты ее знаешь?
— Как же не знать! Она два года была моей рабыней. Потом жена приревновала и продала ее Амфилоху. Ведь ты ее купил у Амфилоха?
— Да. Что же ты хочешь?
Мидий шумно допил остатки вина и отбросил ненужную флягу.
— Пусти ее ко мне! — со слезной, мольбой в голосе попросил узник. — Доставь мне последнюю
— Ты можешь положиться на ее преданность?
— Клянусь Афродитой, мы были привязаны друг к другу крепче вот этих проклятых цепей! Я обещал привести ее в храм и продать богу, правда, с одним условием: чтобы она оставалась жить в Афинах. Я не хотел расставаться с нею! О, Самиянка! Есть женщины, послушные смычку любви, как сладкоголосая лира. Что же ты молчишь, архонт?
— Хорошо! — сказал Тиресий, поднимаясь. — Я не буду чинить ей препятствий. Но придет ли она?
— Придет! Я знаю — придет!
— Пусть будет так! — сказал архонт, невольно завидуя той уверенности, с какой узник говорил о Самиянке. — Что же ты еще хочешь? — Тиресий выставил факел вперед, словно надеясь хоть немного осветить лицо Мидия. — Может, тебе нужен цирюльник?
— Цирюльник? — удивленно переспросил человек, приговоренный к смерти.
Архонт нахмурился:
— Тогда прощай!
Заворчала дверь, скрежетнула железным засовом, и узник, поражаясь остроте своего слуха, долго еще слышал мерные солдатские шаги.
«Цирюльник!» — отдалось дальним эхом.
Человеку, приговоренному к смерти, стало смешно. Сначала он сдерживался, будто боялся, что архонт может услышать его и, рассердившись, переменить свое решение о Самиянке, но потом дал себе волю.
— Цирюльник! — хохотал Мидий, припадая к матрацу. — Сейчас… самый подходящий момент… подумать о прическе! Боги! Он принес… мне вино… от Гекатея! Прах его… уже второй год… покоится… на старом… кладбище. Спасибо тебе… Гекатей!
А около стола шныряла остроносая крыса, подбирала последние крошки человеческой трапезы.
Сердясь на старого Улисса, который опять затворил ворота в неурочный час, архонт повторно постучал по медной обшивке. Наконец в сенях послышались шаги; калитка, смазанная маслом, мягко приоткрылась. В щели показалось сморщенное, как сушеный финик, лицо старого привратника. Улисс уже по стуку догадался, что пришел хозяин, и все же, верный своей привычке бдительно оглядывать каждого пришедшего, окинул Тиресия с ног до головы, невольно покосился на его руку, как бы ожидая подачки. Калитка качнулась и поползла дальше, пропуская архонта. Тиресий мельком взглянул на левую щеку привратника, сморщенную чуть меньше, чем правая, и догадался, что у них дома гость. Вернее, не гость, а гостья. Обычно с утра к ним заглядывала Сира — давняя подруга Эригоны.
— Кто у нас? — громко спросил архонт.
Старик замычал и вытащил из-за щеки две серебряные монеты.
— Госпожа….
Но архонт уже не слушал его. Он уходил, легко
— Что делают мои рабыни?
— Сейчас скажу… — Хрисиде было лестно, что господин обращается к ней так, словно она должна знать обо всем в доме. — Эгинянка, Амариллида и Азия поехали к речке полоскать белье. Сиракузянка ткет во внутренних покоях…
— А что делает Филумена? — спросил архонт, хотя его сейчас интересовала только Самиянка.
— Филумена помогает Великому Царю чистить кобылицу.
— Какому Царю? — удивился архонт.
— Этому… новенькому. Нумению!
— С каких же пор он стал Великим Царем, подобно Дарию?
— Он как-то сказал… Сейчас вспомню слово в слово. «Мысль принадлежит всем одинаково: и рабу, и Великому Царю». Каков болтун! А? — Рабыне хотелось узнать, что думает ее хозяин.
— Забавно! — уклонился от ответа архонт. — А где же остальные?
— Самиянка сушит лепешки…
Архонт был удовлетворен, однако ему не хотелось показать болтливой Хрисиде, что его особенно занимает Самиянка.
— А что поделывает старая Антиопа? — спросил он с таким выражением лица, словно наибольший интерес вызывала у него экономка.
— Она сейчас на кухне. — Хрисида оживилась. — Вчера Антиопа разбила горшок. Не знаешь? Могу поклясться на алтаре — разбила! А теперь всем говорит, что горшок разбила не она, а злые демоны. Повар все видел! Он заходил в кладовую за солью и видел, как она смахнула горшок со стола. Это был дорогой горшок! За два лета она трижды бьет посуду. Да и память… Она не помнит, что делала третьего дня!
— Ее лучшее время прошло! — не без умысла согласился архонт. — А твоя память, я вижу, впитывает все, как губка. Из тебя, Хрисида, может получиться хорошая распорядительница по дому.
Они расстались, довольные друг другом. Теперь архонт знал, где искать Самиянку. С обычной неторопливостью он обогнул часовенку, сложенную далеким предком, вышел на песочную дорожку и, не пройдя и двух десятков шагов, увидел за темно-зеленой кроной яблони белую тунику Самиянки. Не сходя с лестницы, Самиянка раскладывала на горячей черепице сарая ячменные лепешки. Когда она тянулась кверху, ее загорелые ладные ноги напрягались, обозначая подколенные жилки, и каштановые волосы, перевязанные на лбу алой лентой, колыхались на ветру, лаская смуглую шею. Архонт остановился на дорожке. Его задумчивый взгляд скользнул по коричневому суку яблони и замер на зеленой яблочной завязи, удивительно маленькой, с серебристым пушком.