Осуждение Сократа
Шрифт:
Они миновали невысокие, всегда открытые ворота и остановились в удивлении: старый философ попрыгивал и помахивал руками в ритме неторопливого гимнопедического танца. Аполлодор, не удержавшись, прыснул. Сократ медленно, с достоинством, обернулся, не переставая топать босыми ногами.
— Здравствуй, Учитель! — сказал Платон. — Похоже, ты готовишься не к суду, а к веселым Анфестериям.
— О, я не прочь поплясать на масленом бурдюке! — с улыбкой отозвался Сократ. — Не желаете и вы поразмяться?
Колыхнулась кисейная
— Ты еще не вымыл ноги? Поторопись! Да не забудь сказать судьям, что ты приносишь жертвы всемогущим богам, справляешь празднества, как и все…
Философ закончил утреннюю разминку, воздев напоследок руки к чистому небу, и опустился на соломенную циновку, возле тазика с мыльной водой. Занавесь опять шелохнулась.
— Протри ноги пемзой! И скажи судьям, что воздаешь почести усопшим родителям. Не забудь!
— Не забуду, моя добрая Ксантиппа. Не забуду.
Сократ поднял серый камушек, похожий на пемзу, отбросил. Взял другой… Он ошибался несколько раз, и вид у него был по-детски растерянный.
— Ты обдумал свою речь? — осторожно спросил Платон.
— Я пытался это сделать, но мой «Демонион» воспротивился… — Сократ виновато улыбнулся и нашел подле себя кусочек пемзы.
Платону стало грустно.
— Ты помнишь недавний спор о зависти? — заговорил философ. — Мне понравилось толкование Гермогена: «Зависть — это печаль». Я знаю людей, готовых помочь в беде, но встречающих с печалью удачу другого человека.
— Зависть может быть и ненавистью! — без охоты возразил Платон.
— Ненависть — крайность. Это болезнь души. А зависть — печаль, ее может испытывать каждый человек. Разве ты не испытываешь хоть легкой зависти к Гомеру или Терпандру, добавившему, несмотря на запрет эфоров, еще несколько струн к своей божественной лире?
— Пожалуй, ты прав, Сократ. Но меня всегда пугала и возмущала та ненависть, которую испытывают некоторые люди к тем, кто обладает божьим даром. Я видел, как человек, обладающий властью и деньгами, может исступленно ненавидеть поэта или философа.
Сократ задумчиво водил пемзой.
— Я думаю, Платон, все дело в том, что власть и деньги не приносят подлинного счастья. Человек, обладающий призрачным счастьем, невольно чувствует это. Власть и деньги можно растерять в мгновение ока. Талант же, данный Аполлоном, остается навечно. К тому же, я думаю, любой государственный муж менее свободен в своих мыслях, чем поэт или философ. А частое насилие над собственной мыслью не может не вызвать у человека неудовлетворенности и душевной смуты. Что ты думаешь, Платон?
Платону не хотелось спорить.
— Сегодня будет прекрасный день! — Старик взглянул на нежной синевы небо. — Можно было бы прогуляться к реке, искупаться. Неужели не преступно позволить Мелету украсть такой день? А-я-яй! — Он плеснул водой на свои ноги. — Нет, пожалуй, я не отмою их до
Показался тринадцатилетний Лампрокл, старший сын Сократа, высокий, угловатый. Тихо поздоровавшись с гостями, он положил возле отца потертую сандалию. В дверях, наблюдая за сыном, стояла Ксантиппа.
— Ты принес сандалии? — ворчливо спросила она.
— Вот… одна.
— Милосердные боги! — воскликнула женщина. — Видно, ты уродился в своего отца! Где же вторая? Или ты хочешь отправить отца в одной сандалии? А ты что молчишь? — набросилась она на Сократа. — Ему принесли одну сандалию, и он спокоен, как олимпионик. Посмотрите, посмотрите на этих олухов! — Ксантиппа, ища сочувствия, обернулась к Платону и Аполлодору. — Они вечно все делают вкривь и вкось. Нужно быть терпеливее Данаид, чтобы выносить все это. А теперь ты дожидаешься каких наград? — обратилась она к сыну, который сутулился от смущения и чесал ногу об ногу. — Иди в горницу, загляни под кровать. Только не лезь в очаг: там ничего нет. Я с вами скоро сойду с ума. Отстань! — крикнула она и шлепнула по спине черного лохматого щенка.
— Зависть — это печаль… — тихо проговорил старик.
— Что ты там бормочешь? А-а! — Ксантиппа раздраженно махнула рукой и скрылась в дверном проеме вслед за сыном.
Черный, словно вымазанный сажей, щенок подкатился к Платону и Аполлодору, обнюхал влажноватым носом их ноги. Гости стояли неподвижно, и это было неинтересно щенку. Он сунулся в корыто, лизнул — вода со щелоком ему не понравилась — и умно склонив голову набок, стал наблюдать за подвижными руками старика.
— Перестань, разбойник. Ты же видишь: мне некогда. Ну, хватит! Хватит! — Старик легонько отстранял щенка.
— Вот твоя сандалия! — раздался зычный голос Ксантиппы. Убирая со лба рассыпавшиеся волосы, она спешила к Сократу. — Я же знала: этот оболтус ничего не найдет. Держи! — Она победно, будто трофейный меч, бросила свою находку.
Щенок медленно подбирался к сандалии…
— Проклятье! Отдай! — вскрикнула Ксантиппа и бросилась за щенком.
Волоча сандалию, пес вихрем пронесся по двору и скрылся в зарослях терновника. Ксантиппа беспомощно остановилась.
— Лампрокл, где ты? Щенок утащил сандалию! А ты что сияешь, как зимний месяц? — Ксантиппа недовольно смотрела на мужа.
Не скрывая веселой улыбки, старик поднялся с циновки.
— Что поделаешь? Видно, придется идти босиком.
— А ты и рад? — упрекнула Ксантиппа.
— Время идет. Нужно спешить.
Выскочил Лампрокл и нехотя полез в заросли. Сократ постоял некоторое время на циновке, посмотрел на свои темные ноги и с удовольствием ступил на теплую землю.
— Я ухожу.
— Подожди. Сейчас найдется сандалия. — Посмирневшая Ксантиппа приблизилась к мужу.
— Не могу. Время торопит. Да ты не беспокойся, моя добрая Ксантиппа. Все будет хорошо.