Осуждённые грешники
Шрифт:
Наедине с моим сердцем, бешено колотящимся в груди, я не могу решить, за кем я пойду в первую очередь.
Глава девятнадцатая
Никотин и морской бриз никак не притупляют раздражение, обжигающее мой затылок.
Это не имеет значения. Я курю не для того, чтобы успокоиться, а для того, чтобы оттянуть время. Вытирая влагу с челюсти, я набираю в легкие химикатов, которые
Я раздражен по миллиону причин, из которых только половина рациональна, и только одна требует моего немедленного внимания.
Я вытаскиваю из заднего кармана дешевый бумажник Блейка, открываю его и с усмешкой смотрю на фотографию его водительских прав. Он лежал у подножия винтовой лестницы, без сомнения, там, куда его бросила Пенелопа. В нем не осталось ничего, кроме предоплаченной кредитной карточки и презерватива.
Когда я выбрасываю его в море, импульсивная мысль, тлеющая в глубине моего разума, все еще не покидает меня: я должен был бросить Блейка в море вместе с бумажником. Вот почему я сейчас иду за Пенелопой, а не за ним. Как ни странно, я не могу сказать, что не засунул бы свой Глок в его грязный рот, если бы была возможность.
Образы Пенелопы, стоящей на своих гребаных цыпочках, смотрящей снизу вверх на моего нового новобранца так, словно трахнуть его было самым главным в списке ее желаний, ярко горят у меня на сетчатке. То, как моя рука дернулась к пистолету, было дико, и на мгновение я представил, каково это — жить в голове Анджело или Габа, где насилие следует за импульсом, а последствия — чуждая концепция.
Я уже знал, что она маленькая грязная воровка, но теперь я знаю, что все хуже, чем я думал — она хороша в этом. Опытная. Если бы мне было чуть за двадцать и я все еще гонялся за неприятностями, я бы сошел с ума при виде этого. И хотя я бы солгал, если бы сказал, что не был ни капельки впечатлен и более чем немного возбужден, я управляю бизнесом, а не центром временного содержания несовершеннолетних.
Я опускаю голову на борт яхты, достаю из пачки еще одну сигарету и подношу свою Зиппо к кончику.
Нет. Я гашу пламя легким движением запястья. Если я выкурю еще одну сигарету, она, возможно, снова наденет свое платье.
Под палубой, из-под двери раздевалки доносится слабый гул фена. Собрав все свое самообладание, я открываю ее и иду вдоль ряда шкафчиков к раковинам.
Я замедляюсь и провожу рукой по горлу. Жирные бургеры, травка, воскресные утренние посиделки. Просто потому, что я жажду того, что вредно для меня, это не значит, что я поддаюсь этому. Мне следовало бы применить то же самое безоговорочное правило к Пенелопе в нижнем белье и колготках, потому что это воплощение вредного для меня. Когда я останавливаюсь позади нее, тяжесть неверного решения пульсирует в моих брюках.
Господи. В последний раз, когда я видел ее в таком виде, то продолжал сидеть за столом с каменной эрекцией, которую отказывался облегчать, и почти сумел убедить себя, что это просто было нереальным. Выпитые девять порций виски романтизировали мои воспоминания о ней почти обнаженной.
К сожалению, окинув тяжелым взглядом изгиб ее попки, бледность кожи и очертания стрингов, затененные колготками,
Я украдкой бросаю еще один взгляд на ее задницу. Подтверждено: она носит стринги. Не подтверждено: кружевные ли они, как ее лифчик? Смогу ли я разорвать их зубами?
Жужжание фена прекращается. Я поднимаю взгляд на светильники, которые находятся на потолке и провожу пальцем по воротнику с булавкой. Делаю медленный, глубокий вдох, и только тогда я могу притвориться достаточно равнодушным, чтобы не выглядеть извращенцем.
Она встречает мой взгляд в зеркале.
— Знаешь, на обычном рабочем месте, если бы начальник последовал за своим сотрудником в раздевалку, это было бы расценено как сексуальное домогательство.
Мой сухой смех не трогает моих губ.
— На случай, если ты не заметила, это не обычное рабочее место.
Ее глаза искрятся весельем.
— Ты платишь налоги?
Я бросаю взгляд на купюры, выглядывающие из чашечки ее лифчика.
— А ты?
Когда она смеется, на ее шее появляется нежный румянец, и, несмотря на то, что и вид, и звук ее смеха напоминают гудение провода под напряжением по всей длине моего члена, я не отвечаю на ее улыбку.
Перекинув платье через руку, она отталкивается от раковины и неторопливо направляется к кабинкам позади меня.
— Туше, босс.
Импульсивность. Буйство. Ее дерзость словно срывается с обрыва, потому что я не могу удержаться от того, чтобы протянуть руку и засунуть палец за пояс ее колготок. Она, пошатываясь, останавливается, и ее следующий вдох с шипением вырывается из уголка рта.
Мой член пульсирует в ритме капающей насадки душа.
— Что я тебе говорил насчет того, что нельзя называть меня боссом, когда ты полуголая, Пенелопа?
Ее неровное дыхание разжигает пламя моего раздражения. Только когда я среагировал, то понял, что ее вид выводит меня из себя. Наклоняясь над стойкой, она с лёгкостью подпрыгивала на месте. Она точно знала, что делала, и сделала почти невозможным быть с ней серьезным.
Я грязный лицемер, знаю. Я нарочно выкурил одну сигарету, чтобы быть уверенным, что застану ее полуодетой. Кроме того, в глубине души я больше злюсь на себя, чем на нее, потому что если меня обманывает то, как двигается ее тело и как звучит ее смех, то я ничем не лучше своего подчинённого.
Несмотря на жар ее мягкого бедра, обжигающий костяшки моих пальцев, я возвращаю себе достаточно самообладания, чтобы посмотреть на нее.
— Скажи мне, где ты научилась быть такой грязной маленькой воровкой?
Ее глаза расширяются.
— Что?
— Я видел, что ты сделала с Блейком. Что я тебе говорил, Пенелопа? Если ты хочешь работать здесь, ты должна быть леди. Я сказал, больше никакого мошенничества, никаких украденных платьев. Я бы добавил к этому списку еще и кражу кошельков, если бы знал, что ты увлекаешься этим дерьмом, — моё настроение немного портится. — Ты что, бездомная?
Она опускает взгляд на мою руку, словно только сейчас осознает, что я поймал ее на крючок, как рыбу на удочку, и она не по своей воле остановилась рядом со мной.