От былины до считалки

Бахтин Владимир

Но это еще не всё. Пушкин, записывая песни, отмечал их варианты. Например, песня «Девушка крапивушку жала...» оканчивается словами:

Что есть у меня одна матушка,

И да живет в деревне в печали.

Пушкин делает к последнему стиху такое примечание: «Поется также: Да и та старенька».

Поэт внимательно изучал условия жизни фольклорных произведений, обстоятельства, при которых они исполняются. Пушкин, как мы теперь

сказали бы, был не только фольклорист, он был и этнограф, и историк. К «Трубчи- стой косе...» он дает такое пояснение: «Дни за два перед девичником кладут на блюдо ленты из косы невестиной. Брат ее или ближайший родственник носит его по улице. Между тем поют: «Трубчистая коса...» и т. д.».

Одно время Пушкин намеревался даже издать целый сборник песен. Сохранился конспект предисловия к этому, к сожалению, так и не вышедшему, сборнику.

Особенное внимание обращает поэт на песни исторического содержания. Кстати, и самое название — «исторические песни» — впервые встречается здесь. А теперь этот термин употребляют все ученые.

Свои записи песен Пушкин передал П. В. Киреевскому, который в эти годы объединил вокруг себя многих собирателей фольклора, писателей, ученых.

Вот одна интересная литературоведческая легенда. Вручая Киреевскому свое собрание народных песен, Пушкин задал ему такую задачу: «Там есть одна моя, угадайте!» П. И. Бартенев, записавший этот рассказ со слов самого Киреевского, добавил^ «Но Киреевский думает, что он сказал это в шутку, ибо ничего поддельного не нашел в песнях этих».

Почти то же самое вспоминает Ф. И. Буслаев: «Вот эту пачку, — сказал Киреевский, — дал мне сам Пушкин и при этом сказал: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам». И сколько ни старался я разгадать эту загадку, — продолжал Киреевский, — никак не могу сладить. Когда это мое собрание будет напечатано, песни Пушкина пойдут за народные».

Здесь, как видим, речь идет даже не об одном, а о нескольких, по меньшей мере двух текстах.

Записи Пушкина давно напечатаны. Обычно их помещают в приложении.

Как и предсказывал Киреевский, строки, созданные нашим величайшим поэтом, до сих пор идут за народные и вот уже полтора столетия как бы утрачены для читателя.

Интереснейшая задача — определить, какие же строки принадлежат Пушкину (а сомнения в точности его слов нет). Но нелегко это сделать. И прежде всего, потому, что Пушкин глубоко знал и изучал фольклор; он, по выражению Виссариона Григорьевича Белинского, был истинно национальным, народным поэтом.

И в своем творчестве Пушкин часто обращается к фольклору. Вспомним, сколько народно-поэтических элементов в «Капитанской дочке»: там в эпиграфах к каждой главе песни и пословицы, ими пересыпана речь героев. А знаменитую песню «Не шуми ты, мати зеленая дубравушка...» поют пугачевцы.

В его библиотеке были все лучшие сборники тех лет: «Древние российские стихотворения» Кирши Данилова, «Собрание разных песен» М. Чулкова, «Собрание старинных русских сказок», «Русские пословицы» И. Богдановича и многие другие.

Эти книги он постоянно перечитывал, использовал. По-видимому, «Не шуми ты, мати зеленая дубравушка»

взята им из чулковского сборника.

Но чаще Пушкин обращался к живому, звучавшему вокруг него фольклору. Он слушал песни, сказки Арины Родионовны, крестьян в Болдине и Михайловском, специально разыскивал песни о Пугачеве во время поездки в Оренбург. На ярмарках, в праздники, около монастырей, одетый в простонародную одежду, он знакомился с нищими, со слепцами, которые пели старинные духовные стихи.

Лермонтов — поэт иного склада, чем Пушкин. Но и он в своих произведениях, когда изображал народную жизнь, обращался и к устному народному творчеству. У его есть произведение «Ашик-Кериб». Это переложение восточной сказки. Слово «ашик» нам ничего не говорит. Но это не совсем точная передача хорошо известного слова «ашуг» — «народный певец».

Мы уже вспоминали «Песню про купца Калашникова». Как в былинах, описывается у Лермонтова царское застолье: все пьют и веселятся, только один молодец невесел... Точно так же, как и в былинах, поэт прибегает к гиперболе (преувеличению) в изображении красоты, богатства и силы героев. В «Песне про купца Калашникова», как и в народных песнях, много различных повторов, устойчивых фольклорных символов, сравнений, эпитетов.

Лермонтов создал в «Песне» и образ народных певцов; он приводит их приговорки и прибаутки («Ай, ребята, пойте — только гусли стройте! Ай, ребята, пейте — дело разумейте! Уж потешьте вы доброго боярина и боярыню его белолицую!»).

Степана Калашникова казнили.

Схоронили его за Москвой-рекой, Над его безымянной могилою;

На чистом поле промеж трех дорог, И проходят мимо люди добрые, —

Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской, Пройдет молодец — приосанится,

И бугор земли сырой тут насыпали, Пройдет стар человек —перекрестится,

И кленовый крест тут поставили. Пройдет девица — пригорюнится,

И гуляют, шумят ветры буйные А пройдут гусляры — споют песенку.

А недавно, перелистывая замечательную книгу М. Чулкова «Собрание разных песен», вышедшую более двухсот лет назад, я нашел песню, которая наверняка была известна Лермонтову, когда он работал над своей «Песней», — слишком уж много здесь похожего.

Молодец, герой этой песни, умирая, просит:

Положи меня, красна девица, во чисто поле,

При широкой дальной при дорожиньке,

В головах поставь, красна девица, золотой крест,

На груди поставь, душа моя, калену стрелу,

Подле бок клади звончаты гусли,

Во ногах поставь, красна девица, моего коня.