От мира сего
Шрифт:
— Анюта, что же ты?
— Отстаньте, — ответила я. — И не стучите, я занята…
— Телефон, — сказал он и замолчал, наверно, потому, что телефон тоже замолк.
Не говоря больше ни слова, я выбежала на улицу.
«Вернутся мама и папа, мы непременно поменяемся, — думала я, идя на работу. — Не хочу больше жить с ними в одной квартире. И бабушка, я знаю, тоже не хочет…»
После работы я должна была пойти в госпиталь. Я знала, в госпитале я встречусь с Капочкой, может быть, это она и звонила.
Так и вышло: не успела я дойти до палаты, как
— Как, приехал?
Я промолчала, не нашлась сразу что ответить.
— Не ищи слов, — продолжала Капочка, она слегка задыхалась, словно взбиралась на высокую гору. — Я знаю, что приехал. Я звонила, он подошел, это был он, я узнала сразу…
Я опять ничего не сказала в ответ. Да и что могла я сказать?
Несколько мгновений Капочка смотрела на меня. Потом тихо произнесла:
— Хорошо, пусть будет так…
И, неслышная, как всегда, мгновенно прошелестела мимо. Только ее и видели.
Мне суждено было встретиться с нею еще раз. Поздно вечером бабушка позвонила мне:
— Анюта, через двадцать минут встреть меня, пожалуйста…
Примерно раз в месяц, а то и два раза бабушка ездила навестить свою старшую больную сестру, которая жила далеко от нас, в Богородском, рядом с заводом «Красный богатырь». Когда-то тетя Евлалия (у нее было такое вот редкое имя) работала на заводе, там же ей дали комнату, в которой она теперь доживала свой век вместе со стариком мужем, и бабушка, хотя и сама была сильно немолода, почитала своим долгом непременно когда-нибудь ездить навестить обоих больных стариков.
Моя бабушка казалась мне полным и абсолютным совершенством. Иными словами, у нее невозможно было отыскать хотя бы один недостаток. И умна, и добра, и великодушна, любит и понимает юмор, и щедра, и все, как говорится, при ней, один лишь недостаток, правда маленький: некоторая боязливость.
Она, к примеру, боялась темноты, грозы, грома, пустой улицы, боялась одна подниматься поздно вечером по лестнице домой. И потому если она задерживалась у тети Евлалии, я обычно встречала ее.
Надо сказать, я была смелой, никогда ничего не боялась и потому иной раз подшучивала над бабушкой за ее трусливость, а она нисколько не обижалась (к тому же еще была лишена какой-либо мелочной обидчивости), возражала:
— Доживешь до моих лет, тоже будешь трусить…
А мне думалось, я никогда не буду трусихой, просто хотя бы потому, что не знаю, что это такое за чувство — страх.
Должно быть, поэтому я нисколько не испугалась, когда, выскочив на улицу и ожидая бабушку возле нашего подъезда, Я услышала:
— Анюта, поди-ка сюда…
Я обернулась. Чуть поодаль стояла темная фигура, на голове светлый, может быть, белый платок.
Я подошла ближе и узнала Капочку. Обеими руками она придерживала голубую вязаную косынку, небрежно наброшенную на волосы.
— Что, никак гулять собралась? — спросила она.
— Да нет, это я бабушку встречаю, скоро должна подойти…
— Понятно.
Капочка замолчала, но я понимала: сейчас она еще что-то спросит, что-то касающееся
— Он дома?
— Кто? Гога?
— Ну, конечно, кто же еще? — нетерпеливо ответила Капочка.
А я медлила, не зная, что сказать. Часа два тому назад, что ли, к нему явилась давешняя фифа в ватнике, я сама же открыла ей дверь.
— Я вышла, а у него было тихо, — выдавила я наконец.
— Знаешь что, — начала Капочка, глядя на меня, в темноте глаза ее были необычно большими, блестящими. — Давай вместе поднимемся к нему? Идет?
Я растерянно повторила:
— Вместе?
— Ну да, — сказала Капочка, она казалась оживленной, необычно взволнованной, непохожей на саму себя. — Вот будет сюрприз: представляешь себе, он ни о чем не подозревает, а я вдруг вхожу к нему в комнату!
«Да, это будет сюрприз, самый что ни на есть», — подумала я и даже зажмурилась на миг, представив себе, что тогда будет.
Не знаю, что бы еще я сумела тогда придумать в ответ, но тут, к счастью, подошла бабушка.
— Анюта, — окликнула она меня. — Это ты?
— Я, бабушка, кто же еще? — обрадовалась я. — Твоя Анюта, никто другой! — И тут же обернулась в Капочке: — Давайте спросим у бабушки, как она нам посоветует…
Похоже, Капочка внезапно осознала всю необдуманность своего поступка.
— Нет, нет, — торопливо произнесла она. — Не надо, прошу тебя…
И вдруг, повернувшись, скрылась в темноте, как не было ее вовсе.
— Кто это такая? — спросила бабушка, когда мы поднимались с нею по лестнице.
— Наша Капочка, — ответила я. — Помнишь, та самая…
— Помню, разумеется, я ее сразу не узнала, да и немудрено, темно кругом…
— Да, немудрено…
— Мне жаль ее, — помолчав, сказала бабушка.
— Мне тоже.
Может быть, на этот раз бабушке хотелось бы поговорить поподробнее о Капочке и о том, что Гога бросил ее и она, надо думать, сильно переживает, но бабушка, не переносившая никаких сплетен, не стала продолжать разговор. Мы медленно — я старалась примерять свои шаги к ее — добрались до нашего шестого этажа, вошли в квартиру. Из кухни доносились голоса: там, возле плиты, на которой исходил паром чайник, стоял Гога, рядом с ним фифа, сейчас она была не в ватнике, пышные, наливные ее плечи обтягивала майка с короткими рукавами, на груди шнуровка. Закинув светловолосую голову назад, она смеялась чему-то сказанному Гогой, зубы ее блестели при свете электрической лампочки, повешенной высоко под потолком.
— А, — сказал Гога. — Кого вижу! Кто пришел!
Надо отдать ему должное, он был незлопамятен. Фифа с любопытством глянула на меня, но тут же успокоенно отвернулась, поняв, что я в мои годы не представляю для нее никакой опасности.
А мне подумалось: что было бы, если бы Капочка окончательно решила подняться наверх, к Гоге! Поистине, сюрприз для них обоих был бы отменный…
Много воды утекло с тех пор, но по сей день помнится все как было: я собиралась на работу, а бабушка еще лежала в постели, ей надо было идти во вторую смену.