От мира сего
Шрифт:
Я включила свет, за окном разом потемнело, я зябко поежилась.
— Что? — спросила бабушка. — Тебе бы сейчас поспать еще немножко?
— А как ты думаешь, ба, — ответила я. — Я бы сейчас, кажется, до следующего утра не вставала бы, все спала бы и спала…
— Когда-нибудь отоспишься всласть, — пообещала бабушка.
В коридоре хлопнула дверь. Наверно, Гога ушел на работу вместе со своей фифой.
Я торопливо попрощалась с бабушкой, сбежала по лестнице вниз и — увидела: вся улица, по-ночному еще темная, как
Не знаю почему, но внезапно я сразу поняла, что случилось. Я бросилась в толпу, расталкивая всех, и даже теперь, спустя долгое время, не пойму, как это так получилось, что передо мной все расступались и пропускали вперед.
Лицом вниз, прямо на мостовой лежала женщина, я узнала выгоревший ватник, это была фифа. Обеими руками она плотно закрыла лицо.
Потом я увидела Гогу, он был почему-то без шапки, его густые, штопором завивавшиеся волосы, казалось, поистине встали дыбом.
Рядом с ним стоял молодой краснолицый милиционер. Деловито нахмурившись, может быть стремясь выглядеть старше, солиднее, он слушал то, что говорил Гога, а Гога соловьем разливался:
— Наконец-то, товарищ милиционер! Наконец-то, а то и вправду скоро нас всех, порядочных людей, настоящих патриотов, будут убивать неизвестно за что, а нам что прикажете делать?
Милиционер снял вязаную перчатку и записывал что-то в школьную тетрадь, которую он вытащил из кармана шинели.
— Погодите, — спросил он, — вы мне скажите: вы эту женщину знаете?
— Кто? Я? — Гога гулко ударил себя в грудь. — Да я ее в первый раз вижу, это сумасшедшая, товарищ начальник, поверьте, самая настоящая сумасшедшая, из Кащенки сбежала и теперь на порядочных людей бросается… — Он обернулся к Капочке: — Дрянь паршивая, что придумала, это же надо такое выдумать!
Она стояла напротив него, по своему обыкновению опустив глаза, такая же, как и всегда, тихая, незаметная. Но бледные губы ее дрожали, как бы сжигаемые негаснущим внутренним жаром, и тени от ресниц на впалых щеках казались гуще и темнее обычного.
Я подошла к Капочке, взяла ее руку, холодная, словно бы неживая ладонь бессильно легла в мою руку.
— Капочка, — спросила я, никогда раньше не обращавшаяся к ней вот так вот, по имени, — что же он такое говорит? Как же он смеет? Я сейчас скажу все, все…
— Не надо, — тихо, почти шепотом произнесла Капочка. — Очень прошу тебя, ничего не говори…
Кто-то спросил изумленно:
— Что случилось?
Женщина, стоявшая возле Капочки, уже не молодая, в полушубке, явно большом для нее, охотно пояснила:
— Чего тут спрашивать? Тут такое произошло…
И рассказала со вкусом, с видимым удовольствием, как это обычно присуще людям, любящим влезать в чужую жизнь.
Оказалось, Капочка, как я поняла, так и не ушла никуда и всю ночь простояла возле нашего подъезда,
— Вот какие дела, милые вы мои, — продолжала женщина, победно окидывая взглядом людей, собравшихся вокруг, ловивших каждое ее слово. — Вот что любовь-то делает, а? Ведь она, эта самая, надо думать, глаза выжгла молодухе, как есть выжгла…
— Дрянь паршивая, — злобно произнес Гога. — Надо же так, выхожу я на улицу, ни о чем таком, само собой, не думаю, не подозреваю, а она, эта полоумная, вдруг разом вскочила, бросилась на мою знакомую…
Должно быть, он уже не раз повторял одно и то же.
Я не выдержала. Закричала что есть сил:
— Вы что, не знаете, кто это такая? Да, не знаете?
Капочка схватила мою руку, изо всех сил сжала ее.
— Замолчи, — прошептала. — Немедленно замолчи!
Глаза ее на миг сверкнули, озарив все застывшее, как бы скованное морозом лицо мрачным и тусклым светом.
И я сдалась. До сих пор не знаю, верно ли я поступила тогда.
— Хорошо, — так же тихо ответила я ей. — Если не хотите, не буду ничего говорить.
— Не надо, — сказала она.
Кто-то приподнял фифу с земли, она упиралась, не хотела вставать, потом все-таки ее подняли. Обеими руками Гога взял ее голову, бережно приоткрыл веки:
— Видишь? Говори, Ася, видишь?
Ася широко открыла глаза, воскликнула:
— Вижу! Да, вижу! — Потом закричала что есть сил: — Дайте скорее зеркало! Она, наверно, меня изуродовала? Скажите правду, изуродовала?
— Нет, не изуродовала, — с некоторой досадой ответил Гога: должно быть, ему уже успела надоесть вся эта неожиданно приключившаяся история.
К Капочке подошел милиционер, спросил строго:
— Гражданка, прошу документы…
Не отвечая ему, даже не взглянув на него, она приблизилась к Гоге, прямо, открыто глянула ему в глаза.
— А ты ничего не понял, — сказала негромко, но в наступившей тишине каждое ее слово было ясно, отчетливо слышно. — Ничего-то ты не понял, дурачок. Я же просто попугать хотела…
Вынула из кармана пузырек из-под борной кислоты, отлила немного на руку.
— Это вода, самая обыкновенная…
— Вода? — переспросил Гога, моргая глазами. — Тогда почему же…
Она не дослушала его, повторила снова тихо, как бы с горькой, затаенной усмешкой то ли над ним, то ли над самой собой:
— Я просто попугать хотела…
Повернулась, быстро пошла куда-то на другую сторону. Никто не старался ее удержать, никто не произнес ни слова, все смотрели ей вслед, пока она не скрылась за углом.
Молодой милиционер покачал головой:
— Ну, дела…
Фифа уже окончательно пришла в себя и, вынув из кармана ватника зеркальце, наводила красоту, пудря заплаканное лицо и подмазывая губы.