От мира сего
Шрифт:
— Что? Разве ты не согласен, что я довольно молодо выгляжу?
Отец смеялся.
— Согласен, согласен, конечно же молодо.
Все еще густые, лишь кое-где пересыпанные сединой мамины волосы были расчесаны на прямой пробор, плечи обтягивала розовая ночная рубашка.
«С чего это Ася взяла, что мама плоха? — с облегчением подумал Вершилов. — Она совсем неплохо выглядит».
Мама открыла глаза. Сощурилась, потом чуть приподнялась на постели.
— Витюшка? Ты? Неужели?
Он приблизился к ней, она протянула ему руку, и он с
— Мама, — сказал он, — мамочка…
Легко, кончиками пальцев она коснулась его головы, провела по его лицу, по руке.
— Это ты, — прошептала, — Витюшка…
Вошла Ася, сердито сказала:
— Так и знала. Ты ее разбудил?
Вершилов не успел ответить, мама сказала:
— Нет, я уже не спала…
Ася накапала что-то в рюмочку, поднесла маме:
— Выпей, мама, слышишь?
Мама улыбнулась:
— Она еще командует…
Потом выпила лекарство, поморщилась:
— Жутко горько…
— Зато полезно, — сказала Ася.
Внезапно мамино лицо скривилось, словно от боли.
Ася метнулась к ней.
— Что? Что с тобой, мамочка?
Мама ответила, должно быть стараясь преодолеть себя:
— Нет, ничего…
Лицо ее снова скривилось.
Ася быстро накапала в рюмочку уже другое лекарство, дала маме, но мама откинула голову. На лице застыла страдальческая гримаса.
— Что у тебя болит, мама? — спросил Вершилов. — Скажи мне!
Она с видимым усилием подняла руку, показала на сердце.
— Вот здесь…
— Сейчас будет легче, — сказала Ася.
— Давай вызовем неотложку, — сказал Вершилов.
Ася покачала головой.
— Ни к чему…
— А все-таки, — настаивал он. — Я позвоню..
Вышел в коридор, соседка стояла у телефона, закатывая глаза, верещала в трубку:
— Серьезно? Нет, в самом деле? А я не знала. Теперь буду знать…
«Что можно поделать? — думал Вершилов, стоя напротив соседки. — Ведь мое горе — это мое горе, а какое дело, скажем, ей, этой пустышке, которую не интересует ни мама, ни я, ни Ася? Но ведь когда-нибудь придет и ее срок, обязательно придет, может быть, она вспомнит, как когда-то трепалась по телефону в то время, как за стеной случилось несчастье у кого-то чужого и ей плевать было на всех на нас…»
Соседка все говорила, не глядя на Вершилова, как бы не замечая его.
«Впрочем, — продолжал он думать дальше. — Чего это я деликатничаю? Почему не скажу прямо: а ну, хватит! Дайте позвонить врачу! Человек в тяжелом состоянии, а вы треплетесь без зазрения совести…»
Он хотел было вырвать трубку, но женщина, уже догадавшись, сама положила трубку.
Неотложка приехала спустя минут сорок. Молодой врач, с виду студент, но, очевидно, подражавший кому-то более старшему, солидно хмурился, басил, пощипывая невидимые усы. Сделал маме укол, предварительно выслушав сердце, озабоченно сказал:
— На мой взгляд, у нее организуется новый инфаркт, еще более обширный…
— Вы в этом уверены? —
Врач пожал плечами.
— Вы, собственно, кем приходитесь больной?
— Я ее сын.
Подошла Ася, сказала тихо:
— Он, кстати, сам врач.
Молодой доктор оживился:
— Коллега? Тоже на «скорой»?
— Нет, я больничный врач, терапевт-кардиолог.
— Тогда я думаю, вы сами понимаете: надо быть ко всему готовым.
— Понимаю, — сказал Вершилов.
— Она заснула, — сказала Ася.
— Часа два будет спать, — сказал врач. — Может быть, часа три, но не больше.
Бегло взглянул на часы, обернулся к фельдшеру, державшему чемоданчик с медикаментами.
— Пошли, у нас еще много вызовов…
Вершилов снова подумал о том, что, в сущности, никому нет дела до его горя. Только ему да Асе, а больше никто не интересуется, никто ничего не желает знать.
Даже жена, даже его дочки — сидят себе все трое на даче и ведать не ведают, какое несчастье свалилось на его плечи.
Только лишь Ася, одна лишь Ася — самая родная изо всех, понимающая его так, как никто другой.
Он тихо взял ее руку, прижал к себе. Ася поняла его жест по-своему.
— Тут до тебя были уже две неотложки.
Вершилов пошел за Асей в комнату, сел рядом с нею.
— Может, поешь чего-нибудь? — спросила Ася. — Ты же с дороги.
— Нет, не хочу.
— Ну, хоть выпей чаю, — сказала Ася и, не дожидаясь ответа, отправилась на кухню поставить чайник.
Они сидели за столом, пили чай, хорошо, так, как он любил, заваренный Асей, Ася намазывала бутерброды маслом, накладывала ломтики любительской колбасы, и он ел бутерброд за бутербродом, выпил два стакана чаю, в то же время удивляясь:
«Как же так получается? Мама тяжело больна, в сущности, умирает, а я ем и пью чай с удовольствием, стало быть, даже не потерял аппетита, несмотря ни на что?»
Увидел, Ася с чуть заметной улыбкой поглядывает на него. Так, бывало, смотрела мама, когда он прибегал к ней, голодный, и она спешила поскорее и повкуснее накормить его.
— А ты чем-то похожа на маму, — сказал Вершилов.
— Я? — удивилась Ася. — Что ты? Мама у нас красивая, а я красивой отродясь не была и уже, как ты понимаешь, не буду…
Вершилов подумал: самое тяжелое, в сущности, всегда ложилось на Асины плечи. Она жила вместе с родителями, личная жизнь ее не удалась; правда, она никогда не жаловалась, не ныла, не стремилась вызвать к себе сочувствие. Надо же было ей выйти замуж за этого бездельника и шалопая, как он легко, бездумно бросил ее, вдруг разом скрылся из ее жизни, только его и видели…
Несколько лет тому назад умер отец. Он, ее брат, был с семьей на юге, мама жила на даче у сестры, Асе тогда досталось: сама отправила отца в больницу, ходила к нему, навещала его регулярно, носила передачи, доставала дефицитные лекарства и только тогда, когда было ясно, отцу оставалось жить считанные часы, вызвала брата с юга.