От мира сего
Шрифт:
— Сказали, что непременно ответят, — сказал он на другой день, придя навестить Маргариту Валерьяновну.
— Мы им покажем. — Маргарита Валерьяновна погрозила в пространство пухлым кулачком. — Мы им всем покажем, вот увидите, нас будут умолять вернуться обратно, в нашу палату!
Как ни странно, но она оказалась права: Вершилов на следующее утро вернулся из командировки и буквально рассвирепел, узнав о том, что учительницу Мотылькову, а также и Долматову перевели из палаты-бокса в пятиместную.
—
Зоя Ярославна выразительно повела глазами в сторону Вареникова, смирно сидевшего в стороне, скрестив на груди руки, любимая его поза.
Вершилов повернулся к Вареникову:
— Чем вызвано это распоряжение?
— Видите ли, — начал Вареников, медальное лицо его нежно зарумянилось, — к нам поступил тяжелобольной, и я решил…
— Однако, думается, Мотылькова тоже не из самых легких, — перебил его Вершилов. — Или вы думаете иначе? — И, не слушая больше Вареникова, бросил через плечо: — Я сам все что следует проверю.
И проверил. Проверка эта длилась четыре дня, необычная быстрота для любой клиники и больницы, были сделаны все анализы и необходимые исследования.
Больной Ткаченко Ростислав Олегович оказался здоровехоньким, словно стеклышко, ни малейших признаков панкреатита, бронхиальной астмы и немой язвы желудка, записанных в историю его болезни, при самом тщательном и детальном осмотре не было обнаружено.
— Поздравляю вас, — сказал Вершилов, глядя в пышущее горячим румянцем, толстощекое, словно у амуров на старинных гравюрах, лицо Ткаченко. — От всей души поздравляю!
— С чем это вы меня поздравляете? — угрюмо спросил Ткаченко.
— Вы по-настоящему здоровый человек, такие теперь очень редко встречаются. Так что можете петь и смеяться, как дети…
Но у Ткаченко, судя по выражению его лица, не было никакого желания петь и смеяться, как дети.
— И что же дальше следует? — спросил он, выжидательно вглядываясь в Вершилова маленькими, глубоко посаженными глазами.
— Дальше выпишем вас домой, — ответил Вершилов. — Со спокойной совестью отпускаю вас на все четыре стороны…
Ткаченко не произнес в ответ ни слова.
— Вы недовольны? — удивился Вершилов. — Вы хотели бы заболеть и валяться на больничной койке, а не выписаться домой?
Позднее Зоя Ярославна сказала Вершилову:
— Называйте, как хотите: интуицией, мысленным прозрением, еще как-то, но я почему-то сразу заподозрила, тут дело нечисто. Нечисто, и все, хоть стой, хоть падай, что-то тут не то, не то…
Так и вышло. Ростислав Олегович категорически, наотрез отказался выписаться из больницы.
— Я болен, — твердил он на все уговоры. — Я себя лучше знаю, чем вы меня, я очень серьезно
Потом он попросил доктора Вареникова, чтобы тот пришел к нему. Спросил напрямик:
— Вы тоже считаете, что я здоров и меня следует выписать?
Вареников опасливо покосился на Зою Ярославну.
— В общем, конечно, — выдавил он. — С какой стороны, разумеется, смотреть…
Он что-то еще мямлил о странных аномалиях любого организма, о том, что, в сущности, если, так сказать, в общем-то, по совести говоря, и тому подобное, но Ткаченко почти грубо оборвал его:
— Вы мне скажите четко и ясно: каким вы меня считаете — больным или здоровым?
Зоя Ярославна не выдержала, вмешалась:
— А почему вы разговариваете с врачом таким резким тоном? Кто дал вам такое право?
Ткаченко повел на нее глазом, узким, глубоко посаженным. Бросил небрежно через плечо:
— Право, как вам известно, не дают, его берут…
Зоя Ярославна перевела взгляд на Вареникова. Мысленно удивилась: в чем тут причина? Почему он разрешает разговаривать с собой так грубо? Кто такой этот Ткаченко, может быть, какой-то его родственник?
Позднее Вершилов сказал:
— Мне тоже подумалось: тут что-то не то, но что именно, я никак не мог себе представить…
Оба оказались правы, и Вершилов и Зоя Ярославна, но, само собой, они не могли вообразить себе, в чем таилась причина всего происшедшего…
Дальше все было так: в палату к Ткаченко явилась старшая сестра Клавдия Петровна, сказала:
— Сегодня вас выписывают домой…
— Никуда я не поеду, — угрюмо ответил Ткаченко. — Я болен и не желаю покидать больницу.
— Это ваше дело. — Клавдия Петровна пожала плечами. — Но зав отделением велел мне предупредить вас…
Ткаченко перебил ее:
— Я же сказал, что никуда не поеду!
— Хорошо, — проговорила Клавдия Петровна. — Пойду к зав отделением, пусть он решает…
— Сперва я пойду, — грубо заметил Ткаченко.
Не постучавшись, вошел в кабинет Вершилова, стоя на пороге, спросил:
— Значит, гоните домой?
Вершилов, просматривавший какие-то бумаги, поднял голову.
— Здравствуйте, — сказал. — Входите, пожалуйста.
Ткаченко вошел, сел на стул напротив Вершилова.
— Так что, домой гоните? — повторил Ткаченко, узкие, глубоко посаженные глаза его сощурились, толстые щеки покрылись пятнами. — Почему, хотелось бы знать? Чем это я вам не угодил?
— Я уже сказал вам раньше и теперь повторю, — терпеливо начал Вершилов. — Вы совершенно здоровы, понимаете, совершенно, каждый на вашем бы месте радовался от души.
— А вот я не радуюсь, — все так же мрачно проговорил Ткаченко, слегка откинувшись на стуле. — Не радуюсь ни на одну секунду!