От мира сего
Шрифт:
Вскоре оба — и отец, и мать — умерли, Жужа осталась одна. Но, как она говорила, выручал общительный характер и большая квартира: к ней не переставали являться друзья в свободное время, впрочем, свободного времени у Жужи оставалось все меньше, она много, упорно работала, спустя каких-нибудь три-четыре года Жужа стала доктором наук, потом профессором, постепенно имя ее все сильнее набирало силу, к ней стремились попасть больные, приезжавшие в больницу из других городов.
Ей было что-то около тридцати, когда она вышла замуж за человека, немного моложе себя,
Кроме того, ему было присуще чувство юмора, не всегда, к слову, безобидное. Так, например, он не упускал случая посмеяться над Жужиной шумливостью, над самоуверенной манерой держаться, над ее туалетами, которые ему казались безвкусными, над ее маленькими пристрастиями, например любовью к попугаям, к цветам, к ярким нарядам…
Зазвонил телефон, Жужа сняла трубку, мгновенно лицо ее изменилось, стало озабоченным, почти злым. Громко закричала что-то в трубку, потом послушала, снова стала быстро кидать короткие, сердитые слова.
«Сейчас она уже вся в своей больнице, — догадался Вершилов. — Должно быть, звонят из больницы, а ей сейчас все и вся до лампочки, кроме больницы, больных, персонала…»
Жужа в сердцах бросила трубку на рычаг.
Стукнула кулаком по столу.
— Черт знает что творяется в нашем отделении…
— Творится, — поправил Вершилов.
— Пускай творится. Я прописала больному капельницу, а сестра, понимаешь, забыла. Как тебе нравится?
— У нас тоже сестры не ахти, — сказал Вершилов. — Есть такие легкомысленные, рассеянные, одни танцульки да парни на уме…
Мысленно он усмехнулся. Говорит, словно старый старикан, можно подумать, что ему сто лет, что уже и думать позабыл о том, каким был в молодости, а ведь молодость была совсем недавно, кажется, рукой можно дотянуться, вот она, рядом…
— Нет, как тебе нравится? — продолжала кипятиться Жужа. — Я ушла домой, приказнула…
— Приказала…
— Ну, приказала, капельницу больному в шестую палату, не забыть, нет, отвечает Юдит, есть у нас такая рыжая, глаза вот такие, колесовые…
— Надо говорить — как колеса.
— Хорошо, как колеса, сама только об одном трещит — мужики, наряды, дискотеки…
— Все они на один лад, — сказал миролюбиво Вершилов. — Надо или не обращать внимания, или гнать с работы…
— А других где достанешь? — резонно спросила Жужа. — У нас безработных нет, как и у вас, и найти хорошую сестру — это, это…
Она запнулась в поисках нужного слова.
— Проблема, — подсказал Вершилов.
— Проблема, — подхватила Жужа. — Верно, проблема! Что же делать?
— Мириться, — ответил Вершилов. — Мириться и учить. Вот так, как делают наши врачи.
— И я так делаю, — сказала Жужа. Спросила заботливо: — Еще кофе? Хочешь?
— Да, — сказал Вершилов. — Хочу.
Жужа метнулась
Страшная, однако, штука одиночество. Самая что ни на есть страшная…
Он подумал о том, что никогда еще не знал одиночества. Ни одного-единого дня. Бог миловал. Однако, если бы случилось так, что он остался совершенно один, он бы сумел справиться, он бы победил наверняка свое одиночество. Впрочем, каждому известно, мужику всегда легче, чем женщине, мужчина в силах оборвать свое одиночество, а что прикажете делать женщине?
Не может же, к примеру, Жужа подойти к какому-нибудь мужчине, пусть даже знакомому, сказать ему: «Давайте поженимся…»
Мужчина может сказать, но женщине не положено. Как-то не принято, хотя недавно Асина сослуживица приехала из Швеции, рассказывает: там женщины ведут себя активно, чтобы не сказать более. Сами знакомятся с мужчинами, сами предлагают сожительствовать, сами делают предложение по всем правилам: «Будьте моим мужем… Обещаю быть хорошей женой… Гарантирую полное счастье…» Смешно. А может быть, только так и следует поступать? Равноправие, подлинное, неподдельное, во всем? Всегда и во всем?
Вернулась Жужа с кофейником, налила душистый, исходящий паром кофе в чашку Вершилова. Пододвинула вазочку с печеньем.
— Полагаю, у тебя по-прежнему много друзей? — спросил Вершилов. — И по-прежнему к тебе идут косяком, на огонек или просто так, в гости?
Жужа покачала головой:
— Все не так. Совсем наоборотно. Или, лучше сказать, наоборот?
— Правильно, лучше наоборот, просто правильнее. Значит, меньше стали навещать тебя?
— Самой не хочется никого видеть, — сказала Жужа. — Я же устаю на работе…
— Это я знаю, можешь не рассказывать…
— Потом, вообще как-то…
Жужа снова замялась, ища нужное слово.
— Нет охоты? — подсказал Вершилов.
— Нет желания, — сказала Жужа. — Думаешь об одном, скорее бы в постель, заснуть, только чтобы ничего не снилось и чтобы не будили ночью…
Она взяла сигарету, опустив глаза, прикурила от его спички. Бледные щеки, тени под глазами, усталый рот. Глянула на него, заставила себя улыбнуться, но улыбке как-то не верится…
Помолчали оба, старательно пуская дым вверх, потом Жужа взяла новую сигарету.
— По-моему, главная беда мира знаешь какая? — спросил Вершилов.
— Какая? — спросила Жужа.
— Разобщенность, — сказал Вершилов. — Наша день ото дня растущая некоммуникабельность, разобщенность людей.
— Пожалуйста, — сказала Жужа, — пожалуйста, Виктор, поясни свои обвиновения.
— Обвинения, наверно, ты хотела сказать? — поправил Вершилов и продолжал: — Мы, люди, день ото дня, да чего там день, час от часу становимся все более разобщенными…
— Ты говоришь, как пишешь… — сказала Жужа.