От мира сего
Шрифт:
— Идет, — ответила Сима.
Подумала про себя:
«Небогато живет Вася, до того небогато…»
Почему не пришло ей в голову захватить с собой из Москвы чего-нибудь вкусненького? То-то, наверное, обрадовалась бы Лена! Ах, как жаль, что не захватила, а ведь могла, могла…
Чай был слабо окрашен в золотистый цвет, либо сушеная морковь, либо настой каких-то трав, впрочем, довольно приятный на вкус.
Лена налила чай в блюдечко, держа блюдечко обеими руками, тянула обжигающий кипяток. Ресницы опущены, щеки
— Учишься? — спросила Сима.
— Да, учусь, в пятом классе.
— А школа далеко?
— Не очень. Через три улицы.
— Однако, — сказала Сима, — по нашим московским масштабам, это довольно далеко.
— Мы привыкли, — ответила Лена, долив себе в чашку еще кипятка.
— Хорошо учишься?
Лена помедлила немного.
— Правду сказать?
— Конечно, правду.
— Так себе. — Лена вздохнула. — С немецким не получается.
— А что именно не получается?
— Спряжение глаголов никак не запомню.
— Спряжение? Это же так просто.
— И папа говорит, что просто, а я никак не могу запомнить.
Лена еще раз вздохнула, оперлась щекой о ладонь. Вот, например, ich lese, а потом вдруг du liest.
— Правильно, — сказала Сима. — Чего ж тут такого удивительного?
— А почему «е» переходит в «и»?
Сима улыбнулась.
— Такое правило. Так же точно, например, ich sehe, du siehst.
— А почему не du sehst? Почему не «e»?
— Потому что такое правило: «е» переходит в «и».
— А я не понимаю, — сказала Лена.
— Вот что, — решительно заявила Сима. — Давай мы с тобой позаймемся немного. Хочешь?
— Неужели нет? А вы что, знаете немецкий?
— Представь, знаю. Давай сюда учебник и тетрадь.
Лена оказалась на диво способной, просто на лету все схватывала.
— Ты же все понимаешь, — сказала Сима. — Только зачем-то притворяешься, что никак не можешь уяснить себе.
— Нет, я не притворяюсь, — ответила Лена. — Только вы объясняете так, что, кажется, всем понятно, даже моему брату Митьке и то было бы ясно, хотя он только-только перешел во второй класс. И потом вот что я вам скажу. — Лена понизила голос, хотя в комнате, кроме них двоих, никого не было. — Папа говорит, у меня память не очень хорошая потому, что у нас питание не того…
— Как же не того? — не поняла Сима. — Плохое, что ли?
— Какое еще? В войну мы знаете что ели? Всякое случалось, сами знаете, от нас рукой подать до Ленинграда…
Рукой подать…
Так говорил, бывало, комбат:
— У наших гатчинских с ленинградцами одна судьба, ведь от Ленинграда до Гатчины — рукой подать.
Сима глянула на часы, спохватилась:
— Только бы на поезд мне не опоздать, я знаю, поезд обратно в двенадцать тридцать три.
— А вы не торопитесь, — сказала Лена, — ночуйте у нас, поедете завтра утром. Я вас провожу, у нас
— Хорошо, — Сима кивнула головой. — Поеду в семь.
— Билет всегда достанете, — добавила Лена. — Для вас, фронтовиков, особая касса на вокзале.
Сима улыбнулась.
— А ты, как я погляжу, боишься одна ночевать?
Ответная улыбка загорелась в Лениных глазах.
— Правду сказать? В общем-то, конечно, вдвоем лучше.
Лена аккуратно закрыла тетрадку.
— Вы моего папу хорошо знаете?
— Как тебе сказать, — Сима помедлила. — Мы были вместе на фронте.
— Он хороший, правда? — спросила Лена.
— Хороший, — ответила Сима.
— Погодите, — Лена встала со стула. — Я вам сейчас альбом принесу.
Она вышла из комнаты и почти тут же вернулась, неся обеими руками большой, должно быть, тяжелый альбом в бархатном переплете, по вишневому фону серебряные листья.
Среди скудной обстановки комнаты каким-то необычно ярким, неожиданным казался этот альбом в нарядном переплете.
— Наша бабушка нам этот альбом подарила, — сказала Лена. — Мы раньше с бабушкой жили, она, бывало, все папу ждала, говорит: «Вот дождусь его, тогда и умереть впору».
— Дождалась? — спросила Сима.
— Нет, умерла, в прошлом году, когда папа еще был на фронте. Так жалко…
— И папа, наверно, жалел, что не застал ее, — сказала Сима.
— Еще как жалел!
Лена сцепила вместе пальцы рук, проговорила тихо:
— У нас на бабушке весь дом держался…
Оборвала себя. Сощурившись, глянула на абажур, низко висевший над столом.
Она показалась вдруг старше своих лет, лицо ее словно бы обострилось, слегка выдавались скулы, расширились зрачки темных глаз.
Сейчас она особенно походила на отца.
— Смотрите, — сказала, раскрыв альбом. — Вот она, наша бабушка.
На первый лист альбома была вклеена фотография старушки, маленькое лицо освещено улыбкой, руки покойно сложены на коленях, платок низко надвинут на брови, так что глаз почти не видать.
— Это папина мама? — спросила Сима.
— Папина. Мама у нас из детдома, а папина мама всю жизнь с нами прожила.
Сима продолжала вглядываться в лицо старушки. Вася решительно ничем не походил на свою мать, должно быть, удался в отца.
— Вот папа маленький, — сказала Лена, перевернув лист альбома.
На небольшой любительской карточке — ушастый подросток, смеющиеся глаза, крупный мальчишеский рот.
Сима не могла отвести взгляд от фотографии, уже порядком выцветшей от времени, потом пересилила себя, перевернула лист.
— А вот тут мы все вместе, — сказала Лена. — Бабушку тогда тоже взяли с нами сниматься…
Улыбнулась лукаво.
— Папа называл нас «Святое семейство». Правда, смешно? Какие мы, по правде говоря, святые?