От мира сего
Шрифт:
Сима придирчиво разглядывала Васину жену. Лицо простое, заурядное, ничем не примечательное. Волосы короткие, наверно перманент, курносенькая, неумело подведенные глаза.
«Вот я тебя увидела, — мысленно проговорила Сима. — Ну и что с того? Что в тебе такого особенного, не похожего на других? Почему он остается с тобой? Чем ты его взяла? Или только из-за детей, а больше нипочему?»
Женщина на карточке смотрела на нее узко вырезанными, наверно, тусклыми глазами. Левой рукой она обняла сына за
«Я люблю твоего мужа, — мысленно проговорила Сима. — И, кажется, он тоже любит меня. Что же дальше?»
Лена перевернула следующий лист. Снова Вася. Теперь уже юноша, круглое тугощекое лицо, горячие глаза, густые, мягкие на взгляд волосы шапкой на голове.
— Он тогда работать уже начал и в первую получку пошел сфотографировался, — пояснила Лена. — Папа очень любил раньше фотографироваться…
— А ты, видать, сильно привязана к папе, — сказала Сима.
— Да, — не задумываясь ответила Лена. — Я его больше всех на свете люблю. Он у нас знаете какой?
— Какой же?
— Он такой, ничего для себя, никогда о себе не думает, только о нас. Вот когда у нас Митька болел, у него менингит был, перед самой войной, ему тогда еще двух лет не было, папа возле него все ночи не спал, чуть Митька шевельнется, папа уже тут как тут…
— Ну, а мама как же? Маму ты тоже любишь?
— Люблю, конечно, только папу больше.
Лена помолчала немного.
— А здесь папа на лыжах, он тогда со мной вместе в лес пошел, учил меня «елочкой» в гору взбираться…
— А здесь он тоже? — спросила Сима.
Лена вгляделась в фотографию.
— Тоже, только он плохо вышел, это мы с ним в Ленинграде снимались, возле Эрмитажа, как раз за неделю до войны…
На карточке Лена держала за руку братишку, а комбат стоял позади, положив руки на их плечи. Только его руки и получились ясно, широкие ладони, длинные, так хорошо знакомые пальцы. Но лица у всех троих были неясные, смазанные.
— Если бы с папой что-нибудь случилось, я бы не стала жить, — сказала Лена.
— Зачем ты так говоришь? — спросила Сима. — Ты еще девочка, у тебя все впереди…
— Я бы не стала без папы жить, — упрямо повторила Лена. — Ни за что бы не стала!
Закрыла альбом, потом унесла его обратно, в другую комнату.
Спросила снова, вернувшись:
— Наверно, спать хотите?
— Немного…
— Ложитесь, я разбужу вас, — пообещала Лена. — Я могу проснуться, когда захочу, в любое время, папа говорит, у меня внутри будильник тикает, никогда еще ни разу не дал мне проспать…
Вынула из комода, стоящего возле дивана, простыню, пододеяльник, накрыла диван. Сверху положила ситцевое, из цветных треугольников одеяло.
— Совсем забыла, — Лена озабоченно
— Обойдусь, — ответила Сима.
— Хотите, — вздохнула Лена. — Что же делать? Я могу картошки сварить, только у нас масла нет, мама с папой потому и в деревню поехали, похарчиться малость.
Странно прозвучало в ее устах грубое, взрослое слово «похарчиться».
— Крестная им сала и муки с собой даст, вот тогда приезжайте непременно, мы с мамой пирогов напечем, я знаете как пироги пеку? Никому за мной не угнаться, у меня тесто, все говорят, словно пух получается. Приедете?
— Там поглядим, — сказала Сима.
Лена погасила свет, закрыв за собой дверь, ушла в другую комнату.
В неплотно закрытое полотняной шторой окно светила луна. После несмолкаемого московского шума за окном казалось непривычно тихо. И удивительно, почти неправдоподобно было сознавать себя в Васином доме, там, где он долгие годы жил-поживал со своей семьей…
Сима не заметила, как уснула. Спала тихо, спокойно, словно в детстве.
Чья-то легкая рука легла на ее плечо, потянула к себе одеяло. Тихий голос произнес:
— Пора, Сима, уже пять…
Сима рывком поднялась с постели. Вдруг все разом вспомнила. Вспомнила так ясно, будто и не спала вовсе. Внезапно испугалась. Что, если Вася с женой сейчас приедут, прямо сейчас, и застанут ее здесь? Что тогда будет?
Лена глядела на нее Васиными глазами.
— А я уже картошку сварила, и чай вас ждет…
— Я быстро, — заторопилась Сима. — Еще минута — и все, готова.
— По-фронтовому? — спросила Лена. — Папа всегда говорит, надо уметь собраться по-фронтовому, раз, два и готово. На фронте, говорит, тебя никто ждать не будет, ни друг, ни враг.
Сима наскоро умылась, стоя перед зеркалом, висевшим между окнами, причесалась захваченной из дома расческой.
В зеркале отражалось ее лицо, свежее, утреннее, щеки розовеют нежным румянцем, влажные, потемневшие от воды завитки волос упали на лоб. Губы полуоткрыты. Хороша, ничего не скажешь, только к чему все эта красота? Кому она нужна? Кто будет смотреть, любоваться на нее?
…Серафима Сергеевна взяла шариковую ручку, написала на листе бумаги:
«Дорогая моя Вася! Все у меня хорошо, я приехала вовремя, сразу же из московской сырости окунулась в золотую, теплую осень…»
Положила ручку, задумалась. Вася получит письмо не раньше чем через десять дней, а то и через двенадцать. Она обещала в первые же два дня написать Васе письмо, и тогда Вася позвонит ей из Москвы. Конечно, можно позвонить самой в Москву, нечего жалеть кроны, да она их вовсе и не жалеет, но как бы там ни было, надо прежде всего написать письмо.