От мира сего
Шрифт:
— Что вы, не надо! Я сама могу идти…
Какая это была тоненькая, изглоданная болезнью рука, поистине кожа до кости, ничего больше. Но глаза смотрели весело, сухие губы улыбались. Она шла сама, своими ногами, то и дело взглядывая на него, как бы приглашая полюбоваться ею, и время от времени повторяла:
— А я не устала! Ни капельки! Ни на вот столечко…
«Все мы, если копнуть поглубже, дети, — думал Вершилов, вернувшись в свой кабинет. — Все какие есть. Даже старые, умудренные долгой жизнью, сумевшие набраться житейского опыта, все одно дети…»
Ему представилась робкая, особенно неожиданная улыбка на худом, обтянутом лице Елизаветы Карповны,
Она вдруг поверила в свое выздоровление, да чего там она, он, доктор Вершилов, перевидавший стольких больных на своем веку, стольких лечивший, порой даже успешно, он тоже вроде бы поверил в то, что она выздоровеет. Почти поверил…
Обеими ладонями он прикрыл глаза. Долго сидел вот так вот за столом, не отнимая рук от лица. Что за тяжкая у него должность — лечить людей! А если вылечить невозможно? Если, сколько бы ни пытался, все равно понимаешь, ничего не получится, не победить хворобу, как ни старайся, что тогда?
Покойная няня Кира говорила когда-то: «Самая что ни на есть злая должность у докторов»…
И в самом деле: злая, беспощадная, прежде всего для самих врачей, ибо они-то знают свои возможности, понимают, когда могут сделать все, когда ничего не могут сделать. А больные верят им, верят, ну и что с того?
Ведь бывает и так, человек верит решительно каждому слову врача, потом видит, ничего не получается, нет никакого улучшения, напротив, становится все хуже, и он начинает обвинять во всем кого же? Да все того же врача, который вроде бы сулился помочь и не сдержал слова. А он-то так надеялся, так верил, но врач не сумел помочь. Не сумел или не захотел?
И вот уже ищут новых врачей, новые лекарства, допытываются: какие еще имеются средства удержать, спасти жизнь? Тогда пышным цветом расцветают всякие бабки, травники, знахари, чародеи местного значения, которые лечат кто чем — гипнозом, травами, самодельными микстурами, какими-то загадочными настоями, никому не ведомыми соками, а случается в конечном счете — и простой водой безо всяких примесей. И конечно же не спасают. Да и как спасти безнадежного?
Как помочь? Чем? Только одно остается доступным врачу — настоящему врачу, считающему себя честным, преданным своему долгу, — облегчить страдания. Только одно это, ничего другого…
И еще: как быть с правдой? С самой обычной, буквально понимаемой правдой. Говорить или не говорить все то, что следует сказать?
Должен ли больной знать истинное положение вещей? А его родные должны знать? Или все-таки есть благодатная отрада в незнании? Тогда и только тогда возникает надежда, пусть робкая, пусть непрочная, но она, надежда, помогает и больному, и врачу. Разве не так?
Великий Пирогов считал: не надо посвящать больного, не надо открывать ему истину. Пусть надеется, пусть ждет, что болезнь уступит, уйдет, даже если и не бесследно, но все же будет побеждена.
А выдающийся хирург нашего времени Сергей Сергеевич Юдин, тот, напротив, прямо ратовал за то, чтобы от больных ничего не скрывали.
«Больной должен знать всю правду, — говорил он. — Пусть знает, сколько ему жить осталось и что за хворь в нем поселилась, а потом переночует с этим своим знанием, вживется в него, оклемается и начнет сражаться с болезнью уже сознательно, уже понимая, что к чему, может быть, этим своим знанием он как-то и врачу поможет…»
Однажды в Будапеште Жужа сказала:
— По-моему, врач должен прежде всего быть артистом.
Он тогда посмеялся над ее словами, а теперь они всплыли в его памяти —
Но для того чтобы увидеть все это, нужно время, а теперь к знахарям, экстрасенсам, бабкам, порой шарлатанам, безграмотным и невежественным, очереди почище, чем в иной поликлинике, и ничего с этим поделать нельзя, пока больной сам, на собственном примере не убедится, что больница все-таки скорей поможет, облегчит, чем знахарь. Какая бы ни случилась болезнь, все-таки следует обратиться в больницу, а не к доморощенным шарлатанам, которые плодятся словно холерные вибрионы в луже воды…
— Ладно, — громко произнес Вершилов, чтобы как-то отойти от своих мыслей. — Ладно, замнем, как говорится, для ясности.
Выдвинул ящик стола, заветная тетрадь в бирюзовой обложке лежала перед ним. И в самом деле заветная…
Он перелистал страницы, исписанные его острым, словно бы колющим почерком. Докторская. Разумеется, еще не готовая, еще работы непочатый край, еще осталось начать и кончить, и все-таки, все-таки…
Он давно уже задумал писать докторскую. И тема, которую выбрал, он понимал, достаточно актуальна. «Метод лечения инфаркта миокарда плазмаферозом», что означает вымывание из состава крови излишних тромбообразовывающих продуктов.
Вот уже около года он старается копить примеры, один за другим, подбирая наиболее характерные, наиболее визуально ясные, для своей будущей докторской. Метод плазмафероза оправдал себя, многочисленные случаи излечения инфаркта подтверждают справедливость его выбора, но надо еще и еще подбирать различные примеры, надо еще лечить, наблюдать, записывать, и опять лечить, и опять наблюдать…
Вершилов подержал тетрадь на ладони, как бы взвешивая ее, с отрадой ощутил некоторую ее тяжесть, она исписана уже почти вся, надо будет купить новую тетрадь. Жаль, что последнее время ничего не записывал, нахлынуло много работы, той самой, о которой принято говорить «текучка», и эта самая текучка захватила целиком, и на время, он обещал самому себе, только на время позабыть о докторской, о мыслях, которые переполняли его, но иногда, нечасто, особенно во время дежурства, когда его ночью поминутно вызывали то в одну палату, то в другую, вдруг вспоминались те прекрасные, почти блаженные часы, когда он записывал в свою тетрадь все новые, так хорошо знакомые ему наблюдения. Он вспоминал годы работы, уже отошедшей в прошлое, когда он искал и находил, терялся в догадках, и терпел поражения, и снова искал, и вдруг однажды обретал то, единственно верное, настоящее, правильное решение, а потом текучка вновь обрушивалась на него, день сменял день, неслись недели, месяцы, даже годы, опять забывалась недавняя победа, и снова поиски, терзания, поражения и редкий, словно алмаз в сплошной породе, зачастую неожиданный успех…