От Терека до Карпат

Коломиец Владимир Г.

Увидев все это на столе, Алексей с неловкостью сознался:

– У вас тут, гляжу, складчина. А мне и в долю войти не с чем…

– Да уж ладно, – загомонили друзья, – без твоей доли обойдемся. Нашел об чем. Не тот день, чтоб считаться. Давай подсаживайся.

Казаки подвинули лавки, расселись вокруг стола, источавшего огуречный дух с едкой примесью редьки и, пока Матвей разливал по посудам, уклончиво глядели себе под ноги.

– Ну, помолчали, а теперь и сказать не грех, – подтолкнул дело хозяин. – Есть охотники?

Казаки помялись и промолчали.

– Ну,

тогда я, ежели дозволите.

– Скажи, дедушка, скажи.

– Ты хозяин, тебе и слово.

Егор привстал, прихорошил ладошкой сивую бородку, поднял рюмку, задержал ее перед собой, как свечу:

– Ну да, стало быть, подступил ваш час, ребятушки. Приспело времечко и вам собирать сумы. Думал я, когда та кончилась, что последняя. А нет, не последняя. Накопилась еще одна, взошла туча над полем…

Дзюба задержал взгляд на окне.

– Тут у нас все по-прежнему, – кивнул он в оконце. – Вон как ясно, тишина, благодать. Но идет на Россию туча. С громом и полымем.

Старик подвигал туда-сюда бровями, словно сметая в кучку остатные мысли, какие еще собирался вымолвить, но, смешавшись, махнул рукой.

– Ну да ладно… Хотел еще чево сказать, да что тут говорить… Ступайте с Богом, держитеся… Это и будет вам мое слово. На том и выпейте.

Будто пробудившись, казаки ожили, потянулись наперекрест, кто чем, нехоромной посудой, стукнулись и выпили молча и жадно. Ели тоже молча, замедленно ворочая челюстями, жевали пополам с думой.

– Да-а, – почесал за ухом Матвей. – Не ко времени война зачалась.

– А и когда война была нашему брату в пору? – посмеялся дед Егор. – Смерть да война не званы завсегда.

– А я уже было сарайчик начал плести, – сокрушался Матвей. – Знал бы – и не начинал.

– Нам, татарам, все равно на Русь идти, – засмеялся Дзюба. – Завсегда дела находятся. То б надо, это бы… Да вон и у Алешки баба на последних сносях пышкает, как квашня перед праздником. Тоже надо бы погодить с войной. Так ли, Алеш?

– Да уж скоро б должна родить, – потупился Алексей, почувствовав, как от этого напоминания какой-то тоскливый червь опять тошно соснул между ребер.

Матвей снова расплескал по чаркам, казаки, оборвав разговор, согласно выпили и дружно закусили.

– А я так думаю, – начал разговор Никита Казей. – На войну, что в холодную воду, – уж лучше сразу. А так маета с думой хуже вши заест. Еще и не воевал, а уже вроде упокойника. А сразу – как нырнул. Чтоб душа не казнилась. Да и баб не слушать.

– Э-э, ребятки! Не вешайте носов! – скзал Дзюба с бодрецой. – Не те слезы, что на рать, а те, что опосля. Еще бабы наплачутся… Ну да об этом не след. Налей-ка, Матвеюшка, товарищам для веселья.

И, остановившись позади Черед ника и Алексея, обхватил их за плечи, затянул свою любимую:

Скакал казак через долину,Через Кавказские края…

Но тут же откачнулся от обоих, мотнул бородкой и лихо сказал:

– А по мне дак так: али голова

в кустах, али грудь в крестах.

– Ага… Давай, дед, давай… – с усмешкой сказал Никита Казей. Дзюба, задетый этой усмешкой, полез в сундук.

– Глянь-кось, экий затейник! Али я этого не прошел? Было мое время, – обиженно проговорил старик, доставая черкеску с медалями.

– На-кось, Никита Петрович, ежели веры мне нету… На вот погляди.

Никита пьяно, осоловело смигивал.

– А что глядеть-то? – спросил он, поглядывая на звенящие награды деда.

– Дак вот посмотри.

– Орден, что ли? – виновато ответил тот.

– Егорий, сыночки, Егорий, – обрадованно закивал Дзюба, задрожав губами.

Казаки потянулись смотреть. Орден разглядывали и бережно передавали из рук в руки.

– А за что его тебе дали, дедушка? – спросили Егора.

– Вот и ответ тебе мой, Никитушка. Ты токмо народился, в люльке под себя сюкал, а я уже, милый ты мой, невесть где побывал. Шипка, может слышал?

– А где это?

– Далеко-о, браток, отседова – в Болгарии. Уж не слыхал про такое? Дед же твой Ипполит Никанорыч, Царство ему небесное, тоже там побывал. Разве не сказывал?

– Может, и говорил чево, – вяло отвечал Никита. – Уж и дед, не помню, когда помер.

– Вот видишь, как оно?.. Плохо, что не помнишь… Мне его сам генерал Гурко вручал, – Егор растерянно замигал безволосыми веками.

Старик остановился лицом, согнал с него все ненужное, обыденное, оставив лишь скорбную суровость, запел:

Вспомним, братцы, про былое,Что как сладкий сон прошло,Жизнь – раздолье удалое,Наше время – золото!

Но сил хватило на одну лишь запевку, и глаза его вновь заволоклись и повлажнели.

– Такая вот, ребята, песня. Язви тя, голосу не хватает. Я как услышу где, сразу и являются передо мной те дальние места. И доси помнятся. Сколько там, на войне, казаков сложило головы.

Не раз генерал Гурко, награждая крестом или медалью, говорил казакам: «Прежде чем получить этот крест, каждый из вас ждал себе другого креста – и не на родной стороне, а на чужбине. Вот почему поднимается рука ломать шапку перед вами, и первее всего хочется вспомнить ваших товарищей, что оставили свои кости на чужой стороне».

Дзюба утерся тряпицей и опять просиял добродушно и умиротворенно, укладывая обратно в сундук свою парадную черкеску с наградами. А потом при всеобщем раздумье он, укоризненным бормотком, сказал:

– Приспел и ваш черед «ура» кричать. Теперича выкрикивайте свои ордена-медали.

Они дружно выпили, и из дома понеслась песня:

Последний нынешний денечекГуляю с вами я друзья!Прощай, мой край, где я родился,Прощайте, вся моя родня…