От Тильзита до Эрфурта
Шрифт:
В этих непрерывных свиданиях разговор всегда вел и направлял Наполеон. Он был неиссякаем в речах и мыслях. Отдаваясь своей страсти к эффективным монологам, он во всем находил предмет для подробного развития своеобразных и глубоких взглядов. Обычно Наполеон говорил, а Александр его слушал. Такая манера держать себя облегчалась молодому монарху тем, что затрагиваемые вопросы были вполне достойны его внимания: дело шло о политике, администрации и войне. Наполеон рассказал о первых своих победах, поразивших мир, о походах в Италию и Египет. Заметив, что египетский поход в высокой степени поражал воображение царя, он повторял его романтическое описание. Затем простодушным тоном он открывал секреты и приемы военного дела. Он говорил, что искусство побеждать не было недосягаемой наукой, что иногда глубокие расчеты противника разрушаются на войне присутствием духа и хладнокровием. Все заключается в том, говорил он, чтобы испугаться последним. [124] Александр благоговейно слушал его, запечатлевая в своей памяти все слышанное и никогда не забывал этого, “твердо решившись, – рассказывал он впоследствии, – “при случае” этим воспользоваться”. [125]
124
M'emoires de La comtesse Edling, 85.
125
Ibid.
Он
126
Слова, о которых Александр упоминает в своих разговорах с Коленкуром: переписка этого посланника, 1807–1808.
Затем беседа возобновлялась снова, вдаваясь иногда в чисто умозрительные области. Обсуждали различные образы правлений и присущую им ценность. Оказалось, между прочим, что Александр был поклонником “идеологии”. [127] Самодержец по положению, он хотел казаться либеральным по принципам, даже называл себя республиканцем, и “коронованному солдату” приходилось отстаивать преимущества наследственного права. Во всяком затронутом вопросе, каким бы отвлеченным он ни бы, Наполеон старался уловить главным образом, практическую его сторону и коснуться того пункта, который должен был заинтересовать и понравиться его собеседнику. Однажды заговорили о печати. Император, искусно и не щадя противника пользовавшийся этим орудием, вспомнил, что Александру приходилось страдать от личных нападок и что у него сохранилось о них неприятное воспоминание. “Не нужно вспоминать прошлого, – сказал он, – но уверяю вас, что в будущем не будет сказано ни одного слова, которое почему-либо могло бы неприятно подействовать на вас, ибо, хотя печать и пользуется достаточной свободой, но полиция оказывает на журналы сдерживающее влияние”. [128]
127
Memorial, 10–12 1816.
128
Донесение Коленкура от 30 апреля 1808 г.
В ответ на такие любезности Александр делал вид, что совершенно отрекается от людей и дел прошлого режима. Он вполне откровенно сознался в своем посещении Митавы во время последней кампании и в своих связях с главой Бурбонского дома, но прибавил, что считает этого принца “самым ничтожным и пустым человеком в Европе”. [129] Наполеон был того же мнения, и оба согласились, что будущий Людовик XVIII лишен всяких качеств, необходимых для того, чтобы быть государем. Зато Александр крайне сочувственно относился к новой царствующей во Франции династии. Он выразил желание, чтобы Наполеон рассказал ему о своей семье, о семейной жизни, о своих интимных заботах и тревогах. Тогда император вспомнил о только что понесенной им утрате, о смерти старшего сына Людовика, [130] о ребенке, которого он приказывал называть “маленьким Наполеоном” он особенно подчеркнул горе матери и заметил, что королева Гортензия занимает видное место в его сердце. Несколько месяцев спустя император Александр позволил себе тонкий намек на этот разговор: “Передайте императору мое поздравление, – сказал он нашему послу, – по поводу разрешения королевы Гортензии. Я очень доволен, что это мальчик. [131] В Тильзите император часто говорил мне о ней и о ребенке, которого она потеряла: это жестокая утрата. Я знаю, что она – женщина с большими достоинствами, и что он очень ее уважает”. [132]
129
Слова, сказанные поверенному в делах Лессепсу, его письмо от 23 августа 1807 г.
130
Дело идет о сыне Людовика, короля голландского.
131
Этот ребенок впоследствии император Наполеон III.
132
Донесение Коленкура от 21 марта 1808 г.
После обмена уверениями в преданности и доверии для обоих государей создавались лучшие условия для возобновления их труда и примирения их интересов. Незаметно они возвращались к политике, к делам, и простая беседа превращалась в совещание. В это время Наполеон особенно заботился, чтобы не столкнулись слишком резко взгляды, иногда диаметрально противоположные. Какой бы ни поднимался вопрос, он не рассматривал его близко, ограничивался лишь высказыванием идей и внушал разные способы решения. Затем, вечером или на другой день, он приказывал передать Александру краткую, составленную в сильных выражениях записку, в которой он точно определял спорный вопрос, ясно излагал требования, вкратце и остроумно приводил доводы. Благодаря этому, при возвращении к обсуждению вопроса, разговор становился сразу на определенную и заранее ограниченную почву. Впрочем бывали случаи, когда они не приходили к соглашению. Тогда, снова обдумав вопрос, Наполеон отыскивал способ. [133] При новой встрече императоров разногласие было уже сглажено, и им не трудно было окончательно устранить его. Благодаря такому приему, то есть, переписке, сопровождавшей словесные переговоры, дела подвигались вперед, составлялись решения, статьи договора и присоединялись одни к другим, и дело о союзе принимало конкретную форму.
133
Записки Наполеона находятся частью в корреспонденции, частью в сборнике документов, приложенном в M'emoires de Hardenberg, большая часть ответов Александра была опубликована Татищевым, Nouvelle Revue, l juin, 1890.
Первый ряд вопросов был быстро рассмотрен. В некоторых статьях общего договора Александр определенно или путем замалчивания признавал и даже гарантировал все завоевания своего союзника, все совершенное им до войны 1806 г. Он соглашался, чтобы Франция, восстановленная республикой в ее естественных границах, повсюду перешла их и стояла во главе федеративных
134
De Clercq Recueil de traites de la France, II, 211 11,211.
Когда было установлено это разграничение, задача обоих императоров сделалась менее трудной. Оставалось только рассмотреть и разрешить три вопроса, относящиеся к собственным и существенным интересам России: судьбу Пруссии, согласование мер против Англии, составление статей по поводу Турции.
Вопрос о Пруссии включал в себя вопрос о всей северной Германии и Польше. Французское нашествие, прокатясь волною от Рейна до Немана, или сломило, или подняло все на своем пути. Оно стерло границы, повергло престолы, покорило многие народы. Других оно оживило и увлекло за собой, не дав им прочного и устойчивого существования. Какой новый порядок должен возникнуть на исковерканной почве, на которой не осталось ничего, кроме бесформенных элементов, обломков прошлого и зачатков будущего? Наполеон обещал Александру восстановить Пруссию, но оставил за собой право переделать и устроить ее по-своему. Каким образом примирит он существование Пруссии с делами, которые он считал необходимыми для собственной безопасности?
С самого начала он задумал стройную систему. Первой его мыслью было создать на месте Германии на всем ее протяжении от Рейна до Вислы, ряд государств, зависящих от Франции. Сперва Бергское великое герцогство, которому имелось в виду придать прусские вестфальские владения; затем гессенские, брунсвикские, нассауские владения, сгруппированные при иных условиях. Затем Саксония, которая была бы возведена в ранг королевства и политика которой зависела бы от нашей. Далее отнятая у Фридриха-Вильгельма Силезия, отданная французскому принцу; [135] наконец, в конце этой непрерывной линии было бы создано княжество – великое герцогство Варшавское, которое можно было бы составить из польских провинций Пруссии. Благодаря такому взаимному положению государств, хотя и различных, но связанных между собой тесными отношениями и узами общей зависимости, власть императора простиралась бы от наших границ до границ России. Сфера французского влияния рассекла бы пополам Германию и даже центральную Европу. Внедрившись между враждебными или сомнительными государствами, Пруссией и Австрией, она держала бы их разобщенными, помешала бы им соединиться и расшатала бы коалицию, разъединив ее членов.
135
Hardenberg, III, 492.
По этой гипотезе Пруссия теряла менее в длину, чем в ширину. Ей возвращались некоторые владения по эту сторону Эльбы. Но зато по ту сторону реки она получила бы только Бранденбург, Померанию и старую Пруссию, то есть неплодородные и песчаные Северные провинции. Она была бы сведена к узкой полосе земли, втиснута в прежние границы [136] и прижата к морю. Кроме того, Наполеон хотел сохранить за собой на побережье, по крайней мере на время, все пункты, сколько-нибудь полезные для борьбы с Англией. Он хотел удержать за собой Ганновер, привлечь в свой союз Данию, по-прежнему занимать ганзейские города, Штертин, берега Мекленбурга и шведскую Померанию, сделать Данциг свободным городом и утвердить в нем свое влияние. Создание под негласным протекторатом Франции из Данцига и Варшавы автономных владений, связанных между собой рекой Вислой, плавание по которой предполагалось объявить свободным, отдало бы в наши руки течение Вислы и замкнуло бы кольцо, охватывающее Пруссию.
136
До Фридриха II.
Не хотел ли Наполеон, несмотря на свои уверения, подготовить будущее ее восстановление, возвращая к самостоятельной жизни некоторые части Польши? Мы знаем, что во время войны, он тщательно избегал принять решение по этому вопросу и, не желая скомпрометировать себя, не давал полякам никаких обязательств. К тому же то, что он узнал от них, по-видимому, не могло внушить ему доверия в их политический ум в их способность снова возродиться. Следовательно, он был вполне искренен, когда в присутствии Александра отрекался от всякой мысли о действительном восстановлении Польши. Однако его практический ум вовсе не имел в виду лишать себя возможности использовать вызванные им к жизни на Висле воинственные элементы и свести их, так сказать, к нулю. Он спрашивал себя: нельзя ли, соединив их с другими заимствованными от Германии элементами, создать политический и военный организм, настолько сильный, чтобы он мог служить одним из оплотов Империи? Без сомнения, такому разнородному полуславянскому полугерманскому государству недоставало бы спайки, которую могли бы дать ему однородная национальность и общие традиции и стремления. Быть может, такое неестественное сочетание было бы кратковременным. Но в тот критический для империи период времени, когда ей приходилось быть на страже и защищать себя со всех сторон, Наполеон гораздо больше думал об удовлетворении насущных потребностей, чем о закладке зданий для будущего. Его проект приклеить великое герцогство к чуждым ему элементам, то есть к Саксонии и Силезии, определяет истинный характер и мерило его намерений относительно Польши. Не намереваясь поставить жертву тройного раздела в положение прочного государства, он хочет создать в Европе, – я не скажу польскую нацию, но польскую армию, ибо он признает в проектируемом государстве только крупную военную силу, стоящую на страже Франции. Он хочет водворить ее на довольно обширную и достаточно сильно укрепленную местность для того, чтобы она могла сломить или, по крайне мере, задержать набег наших врагов. Он хочет сделать из великого герцогства учреждение, подобное тем пограничным, поставленным на военную ногу провинциям, тем округам, которые создавал Карл Великий для прикрытия своих громадных владений и для охраны их от вторжений. Имея во второй линии поддержку в крепостях реки Одера, в третьей – в крепостях на верхней Эльбе, Варшавское герцогство будет тесно связано с нашей оборонительной, системой, будет держать в почтении Пруссию и при случае угрожать Австрии. Сама Россия, если бы она когда-нибудь отрекалась от союза с нами и снова вступила в коалицию, не сможет сделать по направлению к Германии ни одного шага, не наткнувшись на острие французской шпаги, протянутой через Саксонию, Силезию и Польшу до самых ее границ.