От всего сердца
Шрифт:
— Я и так… — не скрывая своей радости, сказал Яркин и оглянулся на косарей.
Они смотрели на него удивленно и ободряюще.
Небрежно разминая плечи, подошел Матвей Русанов. Его меченное редкими оспинами лицо словно было облито закатным огнем.
— Ну как, бригадир, дела?
— Пока жаловаться нельзя, Гордей Ильич…
— Значит, под силу тебе такое подразделение?
— А это уж каковы родители, таковы и детки. — откуда-то из-за плеча сына вынырнул Харитон, черный от загара, как облупившийся пенек.
— А-а, старая
— Я на веку-то своем все делал, а дело, оно так: начни его всерьез — и душа прикипит. — Харитон сощурил белесые глаза, почесал куцую бороденку. — А насчет того, чтобы секреты выведать, лучше меня тебе не найти: я хоть и на ухо тугой, зато на глаза хитрый…
Матвей, улыбаясь, глядел на отца.
— Ты бы, тятя, хоть не хвастался этим. А то какое же тогда, выходит, у нас племя?
— А мне стыдиться, парень, нечего. Моя хитрость не во вред людям.
Старик подхватил парторга под руку и отвел в сторону:
— Слышишь-ка, Гордей, правду ай нет народ поговаривает, будто в соседнем колхозе письмо важное пишут? А мы, что ж, отстаем?
— Не бойся, не отстанем… Сегодня на стану об этом будет речь.
— Тогда добро, добро! — Харитон закивал и обдал горячим шепотком ухо Гордея: — А насчет сада не сомневайся: еще почище горнопартизанцев заведем! Не пристало нам только чужую повадку перенимать! У нас, слава богу, и своя неплохая!
Посмеиваясь, Гордей Ильич вернулся к бригаде, попросил у Матвея крюк, бросил на стерню около табора сумку и ремень и, выбрав себе постать, словно загребая вплавь руками, вошел в радостно шушукавшуюся пшеницу.
Скоро по спине его побежали горячие струйки пота, руки налились кровью.
Кончив прогон. Гордей Ильич оглянулся на живое, шевелящееся поле и долго не мог оторвать глаз от полосы: любил он, когда было пестро на ней от людей, когда полна была она вжиканья литовок, стрекота жнеек, веселого всплеска голосов. «Так бы и не оторвался от крюка, если бы не дела!»
Проделав обратный, широкий и чистый коридор в густом хлебе, он вышел к табору.
Поймав стреноженного коня, Гордей Ильич снял с него путы и, сев в седло, закрыл глаза, подставляя лицо освежающему ветерку. Он всегда чувствовал после работы легкий хмель.
Зычный знакомый оклик заставил его натянуть поводья. Навстречу двинулись груженные зерном бестарки. У передней подводы, лихо высвистывая и покрикивая, шагал Григорий Черемисин.
«Ловко управляется парень!» — Гордей Ильич обрадовался, заметив, как умело Григорий правит одной рукой, не выпуская из нее ременных вожжей.
— Здоров, зятек!.. Привыкаем
Григорий остановил бестарку, закинул голову и широко, от всей души улыбнулся.
— Полный порядок, товарищ гвардии старшина!
— Вытянешь свою транспортную на первое место? Гляди! А то не отдам дочь за тебя.
Оба дружно, не сдерживаясь, захохотали.
— Добрый козырь у тебя в руках, дорогой тестюшка, — вприщур глядя на улыбчивое седоусое лицо парторга, сказал Григорий, — но только и мне позволительно будет спросить, как члену бюро райкома: вытянете колхоз на первое место в районе?..
— Силен, дьявол! — Гордей махнул рукой, с нескрываемой нежностью глядя на Черемисина. — Что и говорить, такой зятек дремать не даст!
— Это уж точно, — согласился Григорий. — Прилезли обращение?
— Да, вечером на стану потолкуем… Как там Варвара?
— Рвет и мечет!
— Очень хорошо! Значит, много сделает!
Обогнув бестарки, он поехал дальше. У комбайна он передал повод быстро подбежавшему Савве, догнал машину Варвары и на ходу поднялся на мостик.
Здесь, даже на небольшой высоте, было не так жарко, как на земле, в хлебах: тянуло бодрящим ветерком.
Варвара по-мужски уверенно вела агрегат, стоя у штурвала. Рукава розовой кофты были засучены по локоть, полные, смуглые, словно из темного отполированного дерева, руки Варвары двигались плавно и легко. Сведя к переносью густые брови, она зорко всматривалась в гулевую волнистую даль полей.
— Здравствуй, стахановка! — сказал Гордей, но Варвара лишь молча кивнула головой.
Из-под пестрой косынки выбились в нежную прогалинку затылка черные, смоляные кудерки, ветер шаловливо трепал их.
Гордей Ильич задержал взгляд на загорелой шее, вокруг которой, нанизанные на нитку, красовались ягоды шиповника.
— Ну, как полагаешь, не захлестнет нас такая буря?
Варвара ответила, не оглядываясь, не снимая со штурвала сильных рук:
— В войну не такое видели, и то ничего. А сейчас, может, и захлестнет, если вместо грузчиков будут сонные мухи робить! — Она не выдержала, взглянула в ухмыляющееся лицо парторга и, словно не замечая его веселого настроения, отвела глаза. — А ведь я не шучу, Гордей Ильич, я всерьез… Забьет бункера зерном, и жди, когда они повернутся, разгрузят. И никаким их словом не расшевелишь. Мне таких надо помощников, чтоб у них спины не просыхали!
— Новых люден не обещаю, а этим постараюсь внушить, какие у них должны быть спины, — не расставаясь с ухмылкой, сказал Гордей Ильич.
Он погладил взглядом широкую, обтянутую кофтой спину женщины и, словно поймав себя на чем-то запретном, покраснел и нахмурился.
— Что про Силантия слыхать?
Варвара будто не расслышала вопроса, только сжала на штурвале руки так, что побелели казанки.
Зелеными островками проплывала то справа, то слева мелкие перелески я рощицы, комбайн с радостной дрожью резал бегущие навстречу волны.