От выстрела до выстрела

Чеснокова Юлия Олеговна

— У вас остались его письма?

— Кое-что нашлось. Я отправил барону. Хорошее дело он придумал. Мне-то оставить всю эту память некому, а музей позволит каждому, кто восхищён поэзией Миши, приоткрыть завесу тайн его личности, жизни.

Петя подумал о том далёком прошлом. И Лермонтов, и его друзья Столыпины были популярны, молоды, страстны, постоянно кружили на балах, влюблялись, сменяли женщин, стрелялись с соперниками, безобразничали, скандализировались, не гнушались экстравагантных выходок, и что же? Двое умерли молодыми, третий сидит перед ним — одинокий старик, разводящий бурную деятельность по любому поводу, хватающийся

за разнообразные сферы науки, лишь бы заполнять, в отсутствии детей, жены, внуков, свои будни. Может, и он бы предпочёл последовать за своими друзьями? Древняя как мир дилемма: стоит ли быть орлом, питающимся свежим мясом, но живущим мало, или лучше быть вороном, питающимся падалью, но тянущим свой долгий-долгий век? «Неужели нет золотой середины? Либо длина, либо глубина» — подумал Пётр. Но ему для себя было ясно, что без любви и нормальной семьи жизнь человека превращается в печальное зрелище.

На следующий день он пораньше отправился в Середниково. Его подвёз словоохотливый извозчик, с которым в дороге они разговорились.

— По торговым делам едете, барин, или погостить?

— По делу, но не торговому, — без задней мысли сказал Петя, но извозчик в интонации переменился, повеселев:

— А! К хозяйке? Никак свататься?

— Свататься? — Столыпин был удивлён, так что даже подался с сидения ближе к собеседнику. — Я еду к Ивану Григорьевичу Фирсанову, что владеет имением.

— Хо-о! — протянул мужичок, время от времени поворачиваясь через плечо. — Иван Григорьевич помер года два назад, — последовало крестное знамение.

— Вот как? А кто же теперь здесь?

— Как кто? Говорю же — хозяйка! Дочка его.

Петя очень смутно припомнил, как пару раз они с Сашей бегали вокруг барского дома с девочкой — их ровесницей, дочкой Фирсанова, которую тот привозил с собой, оформляя куплю-продажу.

— Вы, барин, никак совсем издалека, раз ничего не знаете!

— Я последние два года в основном провёл в Петербурге…

— Оно тогда и понятно! Ведь дело было громкое, после смерти Ивана Григорьевича-то! — Пётр не успевал задавать наводящие вопросы, а извозчик сам уже повествовал дальше: — Вера Ивановна-то у него одна-единственная, ей всё и досталось. А он её ещё девочкой едва созревшей замуж выдал, за товарища своего какого-то, из банка. Гадкая рожа была у него, недовольная как будто постоянно, с нами, местными, за любую услугу пытался сторговаться, копейки лишней не тратил, и это при таких деньгах! Бедная Вера Ивановна, намучалась с ним! — переведя коротко дыхание, мужичок забубнил продолжение: — Ну так и что же? Баба из неё хваткая выросла, вся в батюшку! Едва тот помер — остыть ещё не успел — она на развод подала, заплатила мужу мульён, барин! Мульён! Вот вам крест, все знают! Тот согласился, освободил её от себя. И Вера Ивановна теперь всем заведует, руководит. Отцовские дела ладно идут, всё у неё в порядке.

Выслушав рассказ, Столыпин с почтением отметил, что если юная девушка — а она, хоть уже и развелась, по годам была вполне ещё юной, — смогла не пустить по миру состояние, продолжала получать прибыль и развивать предприятие отца, то, должно быть, она умна и имеет твёрдый характер. Заплатить миллион за развод! Сколько же у этой Фирсановой денег?

— И что, часто к ней свататься ездят? — полюбопытствовал Петя.

— Да постоянно! Один как-то сунулся — тоже купец, лет сорока. А Вера Ивановна, говорят,

указала ему на висевшие старинные портреты, и ответила, что стариков тут только на картинах видеть желает. А? Какова? А в другой раз офицер приезжал. Ему, стало быть, сообщила, что если б он был красив хотя бы на четверть её капитала, она бы ещё подумала, а так за его лицо не то, что руки своей с кошельком, но и взгляда бесплатно не даст.

Извозчик засмеялся, покачивая головой в одобрение купеческой дочки.

Высадившись, Пётр прошёл до закрытых ворот, за которыми виднелись ставшие узнаваться отдалённо постройки: круглый манеж, каретная, конюшня. Территория была огорожена, чего при них, кажется, не было. Заметив стоящего у ворот молодого человека, из будки выбрался сторож.

— Кто таков? — сразу же не любезно бросил он. «Должно быть, всяческие ухажёры и просители действительно тут сильно досаждают» — отметил Столыпин.

— Добрый день! Я — Пётр Аркадьевич Столыпин, сын бывшего владельца усадьбы. Могу ли я войти?

Оценив на вид студента, что он не какой-нибудь щеголеватый аферист и не потрёпанный проходимец, крестьянский мужик — такого бы в гренадёры! — отворил калитку.

— Что вам будет угодно?

— Я к Вере Ивановне, по делу.

— Какому делу? Без доклада нельзя, — заучено произнёс сторож. Чувствовалось, что Фирсанова оберегала себя от нежеланных гостей и встреч. Или просто-напросто была занятой настолько, что тратить время на бестолковые встречи не считала нужным.

— По имущественному. После продажи усадьбы у нас оставались кое-какие вещи здесь, и я бы хотел получить разрешение взглянуть на них…

— Одну минуту, — повернувшись в сторону конюшни, возле которой ходили работники: кто-то выкатывал в телеге навоз из вычищенных стойл, что-то скашивал траву вдоль кирпичной стены, сторож окрикнул одного из них, подозвал. Тот подбежал. Ему велели идти в барский дом и доложить Вере Ивановне обо всём. Петра просили подождать.

«Серьёзность, как в министерстве каком!» — подумал Столыпин. Коротая время, он принялся оглядывать парк. То ли детство поистёрлось в памяти, то ли что-то тут поменялось, но какое-то всё другое, не то, что было полтора десятка лет назад.

Посланный возвратился вскоре и, поклонившись, передал разрешение проходить.

— Благодарю, — поправив студенческую фуражку, Петя пошагал по дорожке. Обогнул конюшню, за ней обнаружив ещё одну постройку, назначение которой уже не помнил. Слуги тут жили? Пройдя ещё один поворот, он увидел и сам главный дом, белоснежный, с зеленоватой крышей, полукружьем крытых галерей, соединяющих два флигеля и центральную часть. Да, этот вид он помнил хорошо! Как подъезжали они прямо сюда, возвратясь из какой-нибудь поездки, и маменька с Машей, бывало, встречали у дверей, если не ездили с мужчинами: отцом, Мишей, Сашей и с ним самим.

Увлечённый воспоминаниями, Петя уверенно двигался к парадному входу, боковым зрением замечая работающих над круглой клумбой посередине двора девушек.

— Сударь! — раздалось слово, обращённое к нему и остановившее. Столыпин повернулся. Одна из девушек выпрямилась и, глядя на него прямо, спросила: — Куда вы?

— Я к Фирсановой Вере Ивановне, обо мне должны были доложить…

— А тут такой нет, — сказала девушка, повергнув Петра в недоумение. Женщины вообще легко заставляли его теряться, но в этот раз удалось особенно.